Кредит доверчивости

— Ну, мороженое не ел, лимонад не пил, сахарной ваты тоже пока не дали.

— Ясно. Это дело поправимое. А что ел?

— Какие-то яйца всмятку и бутерброд с колбасой. Теть Лен, ты можешь кофе быстрее пить, а то оно остынет…

— Он.

— Что?

— Кофе — он, впрочем, сейчас это уже не важно.

— Теть Лен, кофе свой глотай быстрее!

— Иди пока люки задрай, — я не знала, имело ли это указание отношение к подводной лодке, но Сеньку требовалось срочно чем-то занять, пока я не допью кофе.

Племянник умчался, а у меня опять затрещал мобильный. Я посмотрела на дисплей — Говоров.

Брать трубку, не брать?

Как хорошо, когда нет необходимости хватать телефон и можно вот так размышлять лениво — брать, не брать?

Вспомнив, как Никита кланялся мне во сне со словами «к вашим услугам», я, не сдержав улыбки, ответила на звонок.

— Доброе утро, Никита.

— Утро доброе. Надеюсь, не разбудил?

— У меня дома цунами, землетрясение и ураган. Я давно встала.

Словно в подтверждение моих слов, прибежал Сенька и громко закричал:

— Теть Лен! Больше люков нет! Мы плывем уже или на мель сели?!

— Иди-ка с навигацией разберись, — сказала я первое, что пришло на ум.

Сенька ушел понурый, без того энтузиазма, с которым убежал задраивать люки.

— Я вижу, моя субботняя программа некстати, — с грустью вздохнул Говоров.

Я хотела спросить, что за программа, но опять прибежал Сенька.

— Теть Лен! Что такое нафиг акция? Я ее нигде не найду!

— У меня одна программа, Никит, — мой племянник, — вздохнула я. — У сестры… срочная работа, а я вот отдуваюсь.

— Он один?

— Что?

— Племянник у тебя один?

— Да, но иногда кажется, что их много…

Я с трудом вырвала у Сеньки руку, за которую он тянул меня к выходу.

— Как их зовут?

— Арсениями.

— Тогда скажи Арсениям, что мы едем в зоопарк.

— Ты это серьезно?

— Это не входило в мою программу, но почему бы и нет? Спроси у племянника, он животных любит?

— Сень, ты жирафа увидеть хочешь? — поинтересовалась я у Сеньки.

— Живого?

— Ну не мертвого же.

— Урра! — заорал Сенька, высоко подпрыгивая. — Мы! Едем! В зоопарк!

— По-моему, он не против.

— Я слышу. Лен… — Говоров замолчал.

— Что?

— Нет, ничего… Я просто хотел сказать, что заеду за вами через полчасика…

По-моему, он не это хотел сказать, по-моему, у него на языке крутилось что-то многозначительное и важное. Например, что я красавица. И умница. А еще — очень добрая, раз посвящаю свой выходной день племяннику… Но Никита только добавил:

— Форма одежды — парадная.

— Как получится, — усмехнулась я, вспомнив, что свои новые босоножки и сумочку отдала Натке.

В комнате все окна были крест-накрест заклеены скотчем.

— Это что? — опешила я.

— Ты ж сама сказала, люки задраить, — напомнил Сенька.

— Ах, ну да… Хорошо еще, что навигацию не тронул, — пробормотала я.

— Теть Лен, ну ты уже стала человеком? — едва не заплакал Сенька.

— Еще чуть-чуть, Сень. Вот только причешусь и накрашусь.

— Ну, так я и знал! Какая разница жирафам, причесана ты или нет?

Я не нашлась что ответить… Только перед Никитой мне почему-то захотелось предстать в той самой «парадной форме».

* * *

У Натки от свалившегося на нее счастья слегка кружилась голова. В прямом смысле слова кружилась…

Она лежала, раскинув руки, на широкой двуспальной кровати, а потолок — дорогой натяжной с точечными светильниками по периметру и огромной люстрой с подвесками в центре — словно поворачивался вокруг своей оси. Как барабан в «Поле чудес».

Приз ей уже выпал. Та-а-акой приз… Сорок два года. Брюнет. Рост сто восемьдесят пять сантиметров. Атлетическое телосложение.

И плюс ко всей этой красоте — к расцвету сил и почти голливудским параметрам — спальня квадратов тридцать, не меньше, с дорогушей итальянской мебелью ручной работы, гостиная, квадратов… наверное, пятьдесят, отделенная от кухонной зоны барной стойкой из полированного мрамора, и это еще не все… Наверх, на второй этаж, вела витая легкая лестница. Там была еще одна гостиная, поменьше и почти без мебели — только два белых дивана, кресло и огромный плазменный телевизор, — но зато дверь ее выходила на террасу, и с нее, с этой террасы, словно затерявшейся в голубом небе среди облаков, открывалась панорама города.

И к этому великолепию, к мебели, к гостиным, спальне и террасе под облаками, где можно пить кофе и нежиться на солнце, прилагались греческий профиль, бархатный голос, обволакивающий взгляд и руки, сводившие Натку с ума, потому что раньше не знала она таких рук — сильных, красивых и ласковых… А ведь если даже лишить ее «приз» террасы, эксклюзивной мебели и необъятных комнат, она за ним… даже в хрущевку… Лишь бы позвал. Лишь бы смотрел так же, улыбался и говорил: «Натали, сердце мое…»

Хотя нет, хрущевки не надо, на то он и приз с голливудскими параметрами, что у него не может быть ничего «эконом-класса» и в «бюджетном варианте».

Эконом-класс у таких, как Лешик. Лысинка, брюшко, нездоровое питание с преобладанием дешевых жиров, двушка, перепланированная в трешку, правда, почти в центре, и жена со сложным диагнозом, с которым нельзя развестись, но и жить невозможно. Диагнозы Лешик стал придумывать в последнее время, правда, постоянно в них путался.