Кредит на смерть

Семен Ильич Грибов заявился в дом Григорьевых, разгромленный во время штурма, в сопровождении молодой женщины и двух парней, увешанных аппаратурой для съемок. Александр Федорович в это время смотрел областные новости.

Он отстранился от мерцающего экрана телевизора, вопросительно глянул на гостей и поинтересовался:

– Семен, кого это ты привел? Опять сектанты, что ли?

Покрасневший Семен Ильич заслонил гостей спиной, придвинулся к Григорьеву и сердито зашептал:

– Ну что ты меня позоришь! Это люди из города. Дочка моя. Она в газете работает. С ней ее знакомые с телевидения. Ты хочешь на всю страну прославиться, да?

– А мне бояться нечего, – громко возразил Григорьев, поднявшись. – Как есть, так я и говорю.

– Здравствуйте, меня зовут Ирина, – представилась девушка, протягивая ему руку.

Ее глаза с любопытством бегали по сторонам. Посмотреть было на что. Выбитые окна, наспех заделанные пленкой, расколоченная посуда на полу, поломанная мебель.

– А меня Александром, – ответил Григорьев, осторожно пожал ладошку девушки и поинтересовался: – Будете меня на камеру снимать? Мне, наверное, лучше переодеться, да? Я же не готовился…

– Нет, ничего не надо. Будем снимать как есть. Это даже лучше, чтобы по-домашнему, – ответила Ирина и представила своих коллег с телевидения.

Одного, худощавого, длинноволосого, в серой футболке и шортах звали Борисом, а второго, полного, с камерой, в джинсах и засаленной жилетке, – Максом. Борис мигом усадил Григорьева-старшего на стул. На столе появился самовар, которым никто уже не пользовался. Как пояснил Макс, для колорита. На свет извлекли почетные грамоты ударника социалистического труда.

– Покажете их и скажете, что честно проработали всю жизнь, – посоветовала Ирина.

– Да мне как-то неудобно, – засмущался Александр Федорович, не понимая, для чего это нужно.

Да, работал на совесть, но хвастаться этим перед всеми было почему-то стыдно.

– Телезрители и читатели должны понять, что здесь происходит, – пояснила девушка.

Оператор поднял камеру. Ирина и Борис сели за стол рядом с ним, изображая чаепитие. Тут дверь распахнулась, и в прихожую влетел запыхавшийся Евстропов. У Григорьева и Грибова рты открылись от изумления. Никогда ранее они не видели тракториста в костюме и даже не предполагали, что таковой у последнего имеется. Более того, Георгий Емельянович был выбрит, причесан и даже надушился чем-то удушливо-приторным.

– Ты чего это расфуфырился? – придя в себя, поинтересовался Грибов.

– Так я тоже сниматься хочу в телевизор, – честно признался Евстропов.

– Мы вас позже снимем, – пообещала Ирина с улыбкой. – А сейчас, пожалуйста, отойдите в сторонку и не загораживайте свет.

– Ладно. – Евстропов насупился и отошел туда, куда ему показывали.

– Эй, Емельяныч, а где твой сын? – вспомнил вдруг Григорьев. – Ты же говорил, что он адвокат и поможет нам.

– Я ему звонил, – пробормотал Евстропов, отводя глаза. – У него сейчас много дел. Не может он. Когда разберется с делами, обязательно приедет.

– Ага, к этому времени нас уже всех засудят, – хохотнул Грибов.

– Да, хреново получается, – вздохнул Григорьев и подумал о сыне.

Ваньке адвокат точно не помешает.