Крейсерова соната

Он стал обвешивать себя кульками прозрачной пленки, где, искусно приготовленная из продуктов полураспада, содержалась взрывчатка, вешал себе на пояс пластмассовые бутылки с зажигательной смесью, добытой из масляной и бензиновой ветоши, весь в проводках, в бикфордовых шнурах, в пакетах пластида, готовился стать советским шахидом.

– Ты уходи отсюда… Ты им нужен, не мы. Видно, сильно ты им досадил, если они подтянули танковую группировку из Ирака. Дай-ка, милый, я тебя обниму!..

Они обнялись. Плужников не отговаривал Ивана Ивановича, ибо этот поступок был завершением великолепной, задуманной на небесах судьбы. А что толку спорить с небесами!

Иван Иванович, согнувшись, уклоняясь от пуль, побежал навстречу танку, повторяя своей траекторией течение Волги в районе Саратова, откуда был родом, приблизился к черно-стальной громаде, которая выпучила на него свои жуткие глазища, встала на дыбы, желая расплющить. Иван Иванович плоско лег под гусеницы. Ветер донес слабый вскрик: «За нашу Советскую Ро!..» А потом грянул взрыв такой силы, что танк разбросало на части, словно это была не сталь, а свиной окорок. Министр внешних и сексуальных сношений был заброшен на Луну и застыл там в виде пятна, похожего на свинью.

А Иван Иванович оказался в березовом Русском Раю, выходил на поляну с белым душистым снегом. Двадцать восемь гвардейцев-панфиловцев играли в снежки, замерли, когда увидели двадцать девятого. Политрук Клычков улыбнулся ему чудной улыбкой, кинул влажный, благоухающий снежок, а Иван Иванович ловко его подхватил.

К защитникам свалки вернулось поколебленное мужество. Они выдвинулись на боевой рубеж, заняли оборону. Уже ревели и свистели в воздухе десятки вертолетных винтов. Грозные «Апачи» шли в атаку, увешанные ракетами и снарядами, беспощадно блестя кабинами, выталкивая с подвесок черные гарпуны. Под музыку Вагнера, сам подобен Валькирии, впереди летел жестокий и безумный кинорежиссер Коппало.

Защитниками был задействован третий эшелон обороны. Были включены глубинные соленоиды первый и четвертый, создавшие вихревые восходящие бури, магнитные самумы, энергетические торнадо, от которых содрогнулась свалка. Тысячи тонн мусора взлетели в небо, превращая день в ночь. Непроглядный, непроницаемый занавес из очисток, тряпья, старых газет и поломанной мебели сомкнулся перед вертолетами. Они наталкивались на смятые пивные банки и загорались, как от попаданий зенитных ракет. Клейкая гадость залепляла стекла машин, ослепленные вертолеты сталкивались в воздухе и пылающими комьями рушились. Тряпье забивалось в винты и редукторы, моторы глохли, и «Апачи» тупо валились на землю.

Плужников поклонился бойцам и пошел по выжженной, изрезанной пулями свалке, окруженный вознесенным до небес хаосом, хранимый им, невидимый для врагов. Здесь оставались красные герои и мученики со своей непомерной мечтой. Но город, куда он направлялся, нуждался в нем. Там был ад. И в этом аду оставалась беззащитная Аня.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Потеряв из вида Плужникова, исчезнувшего в подворотне, Аня не открыла дверь коварным переписчикам с песьими головами, своим видом подтверждавшими рассказ Геродота о племени, что обитает в Гиперборее. Она затаилась, слыша возню на площадке, негромкий лай, грызню и поскуливание, знала, что на нее свалилось несчастье, и виновником несчастья был Плужников, сделавший ее счастливым. Этот пришелец, явившийся к ней то ли с небес, то ли из пучины морской, принес в ее жизнь вместе с небывалой радостью ожидание неизбежного горя. Он был отважен и могуч, но и слаб и беспомощен, был способен ее защитить, спасти от бед и напастей, но при этом сам нуждался в защите. Он был незнаком, окружен непостижимой тайной, но был для нее родной и желанный.

Аня просидела в доме до вечера, видя, как уезжает со двора крытая зарешеченная машина. По всей видимости, овчарки в шляпах также покинули лестничную площадку, потому что снаружи раздались детские голоса и смех, – это вернулись домой две соседские девочки. Они посещали курсы будущих кинозвезд, открытые неподалеку приезжим американцем, служившим в Голливуде швейцаром. Опасность на время отпрянула, и Аня, укутавшись потеплее, выскользнула из дома, чтобы найти дорогого ей человека.

Москва была темна, холодна, в окаменелых туманных громадах, сквозь которые сочились расплавленные струйки света, призрачно вспыхивали и гасли шальные автомобильные фары.