Крейцерова соната. Повесть о любви.

Я решил не спрашивать Ван Влоотена об этом. Я не буду расспрашивать этого сломленного, сгорбленного человека за моей спиной, часто ли ему потом приходилось слышать, как его жена исполняет эту вещь, этот шедевр эмоционального скептика, своенравного модерниста Яначека, подобно его многочисленным коллегам, вложившим в свое сочинение много такого, что взывает не только к музыкальному слуху, но и просто к уху, непосредственно связанному с глазом, наблюдающему за событиями. Так в первой части тот, кто этого захочет, может увидеть красивую женщину, с первого по сорок пятый такт — она замужем. Во второй части, con moto со всеми ее тревожными тремоло, с первого по сорок седьмой такт, мы — свидетели того, как она повстречала необыкновенного господина, который к тому же изумительно играет на скрипке. Такты с сорок восьмого по шестьдесят седьмой — их флирт, такты с шестьдесят восьмого по семьдесят пятый — двусмысленные замечания; такты со сто восемьдесят пятого по двести двадцать четвертый — с каждой минутой нам все яснее, что это знакомство вряд ли останется невинной дружбой. Затем наступает третья часть, которая рисует полную катастрофу, и мы понимаем, что власть музыки и в самом деле далеко не всегда безобидна, во всяком случае не тогда, когда с восьмого по десятый такт звучит Бетховен.

А что уж говорить про последнюю часть! Когда мы сошли с ленточного транспортера, Ван Влоотен положил мне на плечо свою руку, я же продолжал напевать про себя третью часть, бешеным потоком льющиеся тридцать вторые “счасовки” — это у Яначека довольно часто встречающийся мотив. Так вот, в этой части, с первого по тридцать четвертый такт, эта изящная мелодия использована для того, чтобы показать нам злого демона, этого мерзавца, которому фантастическим образом удалось превратить супруга в безумца. Хозяин дома, который как заимствованный персонаж, получился ужасно отталкивающим, попадает в лапы ревности.

Ну, разумеется, думал я, продвигаясь вперед и волоча слепого в полуметре за собой, он наверняка и до этого много раз слышал это сочинение, оно было в те годы излюбленным номером многих концертов. Но там, в Бордо, эта музыка буквально схватила его за плечи и целых двадцать минут заставила крутиться вокруг своей оси до тех пор, пока он уже не мог сказать, где он находится. Быть тем, что ты есть на самом деле, или считать себя таковым, и вдруг оказаться перед незнакомой дверью…

Нарастающее безумие, третья часть галопом летит вперед Ссора: тридцать пятый такт. Жалобы и упреки: такты с тридцать девятого по пятьдесят девятый. Анданте представляет собой небольшой вздох облечения, но того, что предначертано, не изменишь, и с тяжелым сердцем, с шестидесятого по семидесятый такт, женщина признается себе, что хочет воплотить в жизнь одну свою фантазию, о которой говорится в тактах с семьдесят третьего по восемьдесят восьмой. В четвертой части все кончается как нельзя хуже.

Вроде бы все воспроизведено буквально. Но произведения искусства не только движутся навстречу друг к другу, но и друг от друга отталкиваются. Брно, осень 1923 года. Яначек сидит за столом, под одну из ножек которого он подложил сложенный во много раз лист бумаги. Он работает над музыкальным произведением по мотивам толстовской “Крейцеровой сонаты”, повести провокационной, раздражающей, но в то же время без сомнения бесконечно чарующей. Почти двадцать лет он осмысливал ее охваченных любовью и ревностью персонажей, он думал о них в том числе и как композитор. И вот теперь всего за восемь дней он записывает то, что накопилось в его душе. Все ему мгновенно удается. Почти семидесятилетний композитор добавляет новый виток к спирали страсти и рока, разворачивающейся от сонаты к повести и затем к струнному квартету.

Написаны четыре такта Maestoso, он не ждет ни секунды, работает, практически без остановки, почти не задумываясь, до самого ужина. Через несколько дней, отложив в сторону карандаш, он медленно перелистает ноты, потрет лицо и замрет на несколько минут в неподвижности. Быть тем, кем ты хочешь быть, в предельной сосредоточенности, но и от второго “я”, которое тоже наше, нам ведь тоже никогда до конца не избавиться. Может быть, в этот зазор между двумя “я”, откуда проистекает произведение искусства, и смотрел тогда в Бордо Эжен Ленер?

Женский голос в громкоговорителе еще раз объявил наш рейс в Зальцбург. В таких случаях всегда возникает легкая паника, но из-за толкучки по-настоящему поторопиться мы не могли. Довольно неожиданно мы наткнулись на табличку “сектор G86” со стрелкой вниз. Мы спустились на несколько ступенек и попали в помещение, которое показалось нам поразительно спокойным: в нем пассажиры, отправлявшиеся в Зальцбург и Бухарест, ждали автобусов, которые должны были отвезти их к трапам самолетов. Мы сели. Уф! Я облегченно вздохнул, но мне казалось, что рука Ван Влоотена до сих пор лежит на моем плече, так тяжело на этом последнем отрезке пути он на меня опирался.

— Вы уверены, что хотите слушать и дальше? — спросил он.