Кремль 2222. Петербург

Я знал об этом простом правиле войны, написанном кровью безвинно убитых теми, кто боится. Поэтому как только я почувствовал, что мое тело вновь свободно, то начал действовать незамедлительно. Лучше предупредить собственное убийство, чем стать частью небытия, сожалеющей о собственной медлительности. Впрочем, еще вопрос, остается ли от человека после смерти что-то, способное на чувства. И проверять, остается оно или нет, у меня не было ни малейшего желания.

Такие вот мудреные мысли шебуршились у меня в голове, пока я двигался. Это быстрее, чем переводить автомат из положения из-за спины, щелкать переводчиком огня, направлять ствол на одного, пока второй будет ловить меня на мушку…

В результате получилось плавное, длинное, скользящее движение к автоматчику, стоящему справа и неуверенно поднимающему свое оружие. Слишком неуверенно, слишком медленно… Достаточно медленно для того, чтобы я левой рукой отвел ствол ППС в сторону, а ребром правой ладони резко и глубоко ударил автоматчика по горлу. Именно глубоко, словно хотел отрубить ему голову напряженной кистью руки с плотно сжатыми пальцами. По-другому сложно перебить кадык и трахею так, чтобы гарантированно убить впечатлительного противника, который постепенно отходит от шока, но при этом уже вполне осознанно собирается прикончить тебя.

Под ладонью неприятно хрустнуло, и сразу же автоматчику стало не до оружия. Потому, что, когда ты поперхнулся собственной изувеченной дыхалкой, все остальное отходит на второй план. Это страшно, когда ты хочешь вдохнуть – и не можешь, со мной такое было, я знаю. И мне очень жаль тебя, незадачливый враг мой, но себя и свою спутницу жальче намного. Поэтому я шагнул за спину хрипящему автоматчику, развернул его в сторону второго, прикрываясь умирающим, как живым щитом, перехватил его ПСС… А вот выстрелить не успел.

Второй автоматчик соображал быстрее напарника, а хруст чужого сломанного горла обычно вообще на раз излечивает от растерянности тех, кому дорого своё. Короче, в грудь умирающего ударила длинная очередь, отбросившая меня к стене вместе со свежим трупом.

Пистолетная пуля на близком расстоянии вещь фатальная. От конструкторов, их создающих, заказчики требуют высокого останавливающего действия, то есть быстрого и полного выведения противника из строя, причем при попадании в любую часть тела. Вследствие чего этот тупорылый кусочек свинца с закругленным кончиком при попадании в живое тело с нескольких метров ведет себя, как настоящая сволочь, – вращается по непредсказуемой траектории, при этом деформируясь и до безобразия расширяя раневой канал. Ну и, конечно, «останавливающая сила», куда ж без нее. Ощущение, будто в мой щит из плоти и крови начали молотить десятком кувалд одновременно…

Но под градом этих ударов я все-таки нашел в себе силы просунуть подхваченный автомат под мышкой у трупа и нажать на спуск. И, судя по сдавленному крику, последовавшему за очередью, я не промахнулся…

Наверное, со стороны это могло выглядеть эффектно, хоть фильм снимай, – стоят два мужика напротив друг друга и рвут пулями чужие тела. Впечатляющий кадр мог бы получиться, в духе современного кинематографа. Но я б в таком боевике точно сниматься не стал. Потому, что реальная жизнь намного страшнее самого страшного ужастика и нефига самому себе лишний раз напоминать о ее реалиях.

Я толкнул вперед труп, послуживший мне щитом, и он грохнулся на пол. Из раскроенного черепа, словно из разбитой чаши, выплеснулась мозговая каша, взбитая раскаленным свинцом. Получилась кроваво-белесая лужа с деформированной пистолетной пулей посредине. Современный апофеоз войны, который, на мой взгляд, намного страшнее знаменитой одноименной картины.

Второй автоматчик сидел у противоположной стены, свесив голову на грудь, изрешеченную моей очередью. А у его ног валялся Мард с открытыми глазами, в которых застыл синеватый лед. Его рука сжимала рукоять «Бритвы», по самую рукоять вонзенную в сердце.

Но сейчас меня больше интересовали не трупы врагов. Мертвые враги могут ждать сколько угодно, в отличие от живых. Правда, в том, что Анья жива, я был пока что не уверен.

Она лежала в углу, на боку, поджав ноги к подбородку. Поза эмбриона, в которую человек инстинктивно сворачивается, желая укрыться от страха и боли.

Я швырнул пустой автомат на пол, бросился к девушке, приложил пальцы к ее шее…

Пульса не было.

– Твою мать, – процедил я сквозь зубы. Ну уж нет, так просто я тебе не отдам ее, сестра, ты уж не обижайся на побратима.

Я сунул обе руки в копну густых волос и с силой нажал указательными пальцами на симметричные точки, расположенные под нижним краем затылочной кости. Если в теле Аньи осталась хоть капля жизни, то должно сработать.

Признаться, я не надеялся, что получится, – слишком холодной была ее кожа, а воздействие на точки реанимации может помочь только живым, для мертвых оно равносильно припарке из известной пословицы. Но, совершенно неожиданно для меня, тело Аньи дернулось, словно под током, а с губ девушки сорвался слабый стон.