Кремль. Президенты России. Стратегия власти от Б. Н. Ельцина до В. В. Путина

Он, наверное, не без оснований предполагал, что в политическом мире нет настоящих человеческих отношений, идет постоянное подсиживание друг друга, беспощадная борьба за власть или за иллюзию власти.

Борис Николаевич и сам был одержим этой борьбой. Он и сам, если бы дал себе труд вспомнить собственную жизнь, автоматически вычеркивал из памяти тех, кто терял власть и становился ненужен. Это происходило инстинктивно, чувства и сантименты только мешали политической карьере.

Но раньше это происходило с другими, а теперь с ним.

На его счастье, рядом оказались несколько человек, которые поверили в него и искренне хотели ему помочь. Они старались вытащить его из депрессии. В Госстрое его помощником стал покойный ныне Лев Евгеньевич Суханов, доброжелательный, веселый и компанейский. Одно время он считался самым близким к Ельцину человеком.

Двадцать с лишним лет Суханов проработал в научно-исследовательском институте «Проектстальконструкция», затем десять лет в Госстрое — старшим экспертом, помощником заместителя председателя. Суханову и предложили перейти к Ельцину.

Ельцин, приехав на Пушкинскую улицу знакомиться, первым делом пригласил к себе управляющего делами Госстроя.

Новый кабинет в сравнении с его прежним, горкомовским, показался Борису Николаевичу, вероятно, маленьким и неуютным... Книги и папки с бумагами из горкома пришлось свезти в четырехкомнатную квартиру на 2-й Тверской-Ямской.

Потом он пригласил Суханова. Ельцин прочитал его анкету, стал расспрашивать о семье, о работе.

«Борис Николаевич слушал так внимательно, — вспоминал Суханов, — что у меня невольно создалось впечатление, будто это какое-то наигранное, нарочитое, что ли, внимание. Потом, конечно, я разобрался: Ельцин, когда разговаривает с кем-то (причем любого ранга), всецело поглощен этим человеком. Довольно редкая черта».

Ельцин сказал Суханову:

— Знаете, Лев Евгеньевич, я привык со своими помощниками быть откровенным. Иногда я им доверял такое, что не всегда доверишь и собственной жене. Я сам предельно откровенен со своими помощниками и поэтому вправе требовать того же от них. Не терплю лести, не люблю лицемерия и ненавижу трусость.

«Он тяжело входил в новые обязанности и весь январь и февраль чувствовал себя скверно, — вспоминал Суханов. — Мне казалось, что собственной кожей ощущаю его моральные мучения. На службу он являлся уже уставшим, ибо под впечатлением происходящих с ним передряг потерял сон. По-настоящему еще не отошел от октябрьского пленума . ЦК и ноябрьского МГК, а впереди уже маячила новая «разборка» — февральский пленум ЦК».

18 февраля 1988 года на пленуме ЦК решились сразу несколько кадровых вопросов. Кандидатом в члены политбюро избрали председателя Госплана Юрия Маслюкова, который ровно десять лет спустя станет первым вице-премьером в правительстве Примакова. В секретари ЦК произвели Олега Бакланова, еще одного выходца из военно-промышленного комплекса, будущего активного участника августовского путча 1991 года.

А Ельцин был выведен из числа кандидатов в члены политбюро. Он перестал принадлежать к высшему руководству страны. Это был еще один удар.

Лев Суханов вспоминал:

«После февральского пленума ЦК КПСС, когда он утром пришел на работу, на нем не было лица... Как же он все это переживал! И тем не менее нашел в себе силы и отработал целый день. Но уже не в ранге кандидата в члены политбюро. Да, он оставался еще членом ЦК КПСС, но уже без служебного «ЗИЛа», без личной охраны...

В нем как будто еще жили два Ельцина: один — партийный руководитель, привыкший к власти и почестям и теряющийся, когда все это отнимают. И второй Ельцин — бунтарь, отвергающий, вернее, только начинающий отвергать правила игры...»

Но о втором, новом, Ельцине говорить было еще рано. Пока он находился в состоянии тяжелой депрессии.

«На пленумах ЦК, других совещаниях, когда деваться было некуда, наши лидеры здоровались со мной с опаской какой-то, осторожностью, — писал Ельцин, — кивком головы давая понять, что я в общем-то, конечно, жив, но это так, номинально, политически меня не существует, политически я — труп...

Что у меня осталось там, где сердце, — оно превратилось в угли, сожжено. Все сожжено вокруг, все сожжено внутри...

Меня все время мучили головные боли. Почти каждую ночь. Часто приезжала «скорая помощь», мне делали укол, на какой-то срок все успокаивалось, а потом опять... Это были адские муки...

Потом, позже я услышал какие-то разговоры о своих мыслях про самоубийство, не знаю, откуда такие слухи пошли. Хотя, конечно, то положение, в котором оказался, подталкивало к такому простому выводу. Но я другой, мой характер не позволяет мне сдаться. Нет, никогда бы я на это не пошел...»

И верно, мысли о самоубийстве как-то не вяжутся с обликом Бориса Ельцина — решительного, жесткого человека, способного преодолевать любые препятствия, не теряющего присутствия духа в самые сложные моменты. Наоборот, считалось, что он лучше всего чувствует себя в момент борьбы, схватки.

И тем не менее тот эпизод с ножницами однозначно трактуется как попытка уйти из жизни.