Читаем Кремль. У полностью

— Увидимся.

Она ушла, и ей хотелось даже, чтобы ее встретил выходивший Вавилов. Она вышла на улицу, оглянулась, и никого не было. Она на другой день все забыла. Она посмотрела на архитектора с удивлением, когда он попробовал было на другой день пожать ей руку, — и ему стало обидно и было обидно долго. Он чувствовал смущение, и она даже как будто не скрывала, она раз на заседании комиссии сказала:

— Вот такая, как у вас, квартира, всем бы рабочим такие!

XIV

П. Ходиев — жена его ушла к подруге — окончил работу, мучился и ждал конца и понимал, что на этом остановиться невозможно. Он не мог дольше ждать, пошел в дом И. П. Лопты.

Старуха Домника Григорьевна перебирала, посыпая травой, Агафьино белье, и П. Ходиеву было стыдно, что он, такой отличный мастер, стоит и ждет, когда девка его позовет.

Домника Григорьевна сказала, что они ушли на собрание в чайную к плотовщикам. Она говорила пренебрежительно. Он, чтобы досадить, стал выспрашивать про Вавилова и про то, зачем этот воспитанник Воспитательного был у вас. Она его не помнит ли. Она пренебрежительно сказала, что помнит слабо, но подкинут он был даже с «бриллиантовым» крестиком на шее, то есть то, что уже П. Ходиев слышал неоднократно. Она стояла, наклонившись, и его брала злость, что его хотят тоже угробить. Она стояла у знаменитого дедовского сундука, и он подошел и сказал, что стыдно ей на старости врать, она разозлилась и крикнула, чтобы он шел своей дорогой.

Тогда он подошел к сундуку, отпустил крышку и сказал беспощадно:

— Говори, как перед крестом: богатый был подкидыш или бедный? Тисну слегка, а подумают люди: крышка упала.

Она прохрипела испуганно и гордо молчала. Он медленно стал опускать крышку. Она задрыгала ногами, гордая ее порода — и он смотрел с негодованием на рваные ее ботинки. Наконец она прохрипела:

— Да бедный же, тебе говорят, бедный.

Он откинул крышку, она опустилась на пол, бледная и схватившись обеими руками за шею. Он ушел.

Он застал, как они стояли у чайной и ждали плотовщиков. Тут же стоял привязанный к сосне медведь, и А. Сабанеев нежно ворочался подле него. Пицкус тут же крутился, и П. Ходиев понял, что он уже донес, и ему стало не страшно, а то понял, что он обречен. Он почувствовал, что теперь уже не выбраться из этого омута. Они ждали чего-то и говорили тихо.

Гурий стоял с папкой корректур. Плотовщики не шли. По шоссе было плохо видно. Они боялись, как бы и их не соблазнили Мануфактуры. Л. Селестенников гордо говорил, что не соблазнят.

Жена Ходиева постоянно занималась сравнениями, она выспрашивала и сравнивала. И он подумал, что она и его с кем-нибудь может сравнить, Он был рад, и она была рада, что он побил М. Колесникова.

П. Ходиев сбросил полушубок и сказал А. Сабанееву:

— Давай посмотрим, не идут ли плотовщики и кто на сосну скорей влезет.

Он явно хотел покрасоваться перед Агафьей, и А. Сабанеев не имел сил, он посмотрел, как тот ловко лезет. Агафья смотрела хмуро и гордо, она почти не смотрела на Е. Чаева, который к ней прилизывался, и на Гурия, который принес на собрание Религиозно-православного общества новые доводы по поводу блока с баптистами и утверждал, что они на Мануфактурах имеют успех, успех их ширится, и это никому не известно. Это действительно поразило всех. «Пять-петров» — знаменитые баптисты и прочие тоже… А. Сабанеев сказал:

— Ты здорово дерешься, но лазишь не так.

Он отпустил медведя, и медведь полез на соседнюю сосну. Медведь был рад побаловаться, он откидывал ветви, и все стали смотреть на медведя и на П. Ходиева не смотрели, медведь лез все выше и выше, и Е. Чаев просил Сабанеева, чтобы тот его забрал, а Сабанеев, чувствуя себя героем, не соглашался. Медведь быстро обогнал П. Ходиева, и тот отстал и, забыв посмотреть, идут ли плотовщики, слез. Его взяла за рукав Агафья, отвела и сторону и сказала:

— Надо тебе посильней драться, да смотри, лучше как-нибудь уйди из общины или перейди в Мануфактуры.

Он спросил: что ж ему, умирать переходить в Мануфактуры?

Она молчит о его посещении Мануфактур, и это значит — конец. Она выдаст его тихо.

Она сказала спокойно, указывая на старуху:

— Вот видишь, пришла и спрашивает, что с И. П. Лоптой и не влюбился ли он в меня? Я думаю, не влюбился и по-прежнему ревнует к церкви.

— Кровавое печатание библии должно продолжаться?

— Да, должно.

Гурий подошел и спросил, удачно ли идет у нее борьба и ловля смертей и кто намечен дальше, и она сказала, что только что спасла от смерти человека и она довольна, с людьми надо ласково обращаться.

Они почти приучили О. Пицкуса, он ходил и ушел. Она сказала, глядя вслед О. Пицкусу, что вот душа легкая, вот хорошо, он восхищается только ногами.

Гурий сказал, что Е. Чаев страстно желает епископства, но не знает, как к этому приступить, и что дева должна хранить свою девственность.

Она посмотрела вслед уходящим П. Ходиеву и О. Пицкусу и сказала, что это и без того ясно, и как странно, что она тоже о том думала, (…) она еще будет успешнее бороться против того, чтобы не жить с Е. Чаевым.

XV

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза