Кремлевские призраки

Когда мы подходим к двери, я уже не надеюсь, что там кто-то есть. Мое предположение оправдывается – в комнате действительно никого. Я бросаюсь назад, к столику, за которым сидел. Слава Богу, листки на месте. Я пробегаю глазами записи – было! А как доказать? Протокол всякий написать может. Протокол – не доказательство.

Потом со мной разбирались. Почему оказался в опечатанном помещении? Объяснительные три раза писал. Не про Ленина со Сталиным, конечно. А про то, что был звонок, я пришел, и дверь оказалась открытой. Подполковник Гавриков, добрая душа, лично со мной беседовал. Злого умысла в моих действиях не нашли – я же ничего там не украл, не испортил. Но, по-моему, решили, что я малость не в себе. Короче, пришлось мне уйти. Работу другую они сами предложили. В Кремле теперь не бываю. Но если честно, я, Дмитрий Сергеевич, не жалею, что так получилось. Меня то ночное происшествие просто перевернуло. Я до этого про жизнь не думал. Ну… в философском плане. А тут смог. Я ведь им правду сказал: все они были правы. Это как мозаичная картина: здесь камушек, там камушек, а что-то получается. То, что сказала Арманд, в центре. Мы приходим в этот мир, чтобы научиться любить. Да. Но и остальные правы. Понимаете, все. Такие люди, и не могли понять. А я сообразил. Понял. Я те листки берегу. И время от времени перечитываю.

III. Кабинет в Кремле

«Как же быть с поручением Сталина? – думал Воропаев, сидя за своим компьютером. – Выполнять? Вздор какой-то. Шестьдесят три года спустя. Вздор. Не буду». Но он знал, что выполнит. Сделает то, о чем просил его Сталин. Каким бы сумасшествием это не казалось. Об этом никто не должен знать. Воропаев заперся в своем кабинете, предварительно достав необходимые материалы. Оставалось полтора дня. Работа не шла. На мониторе повис лишь заголовок: «О перспективах коллективизации». И вновь настырно лез вопрос: не бред ли все это?

Воропаев любил свой кабинет. Поздно вечером, когда многочисленные кремлевские сотрудники расходились, он любил сидеть в тиши старого, усталого здания, построенного аж двести лет назад – еще в конце позапрошлого века, – и столько видевшего за долгие-долгие годы. Верхний свет он не зажигал. Славно горела настольная лампа, массивная, с зеленоватым стеклом, доставшаяся ему в наследство вместе с кабинетом. Красивая лампа. Основательная. Как и другие вещи в кабинете: книжный шкаф со шторками, тяжелые резные стулья, просторный письменный стол. Одного взгляда на эти вещи, на деревянные панели, обегавшие стены кабинета, было достаточно, чтобы понять – все это сохранилось с тех лет, когда огромная страна внимала усатому человеку с трубкой. Когда он диктовал свою волю сотням миллионов людей. Воропаев, ненавидевший это время, желавший ухода всего, что хоть как-то было связано с ним, вдруг обнаружил в себе странную тягу к старым вещам, к самому зданию с его бесконечными, запутанными коридорами, крутыми лестницами, высокими сводами.

Он находил непонятное удовольствие от пребывания в своем кабинете, в самом здании. Работать по вечерам, когда не мешали телефонные звонки, когда никто из сослуживцев не отвлекал разговорами, когда спокойная, тягучая тишина обволакивала здание, было для него наслаждением. Временами он покидал кабинет и под каким-нибудь предлогом или без шел через все здание. Коридоры охотно принимали его под свои своды. Тишина казалась обманчивой, таящей прежние звуки, голоса давно умерших людей, их шаги. Иное время, загнанное днем энергией находящихся здесь людей в неведомые тайники, потихоньку возвращалось в кабинеты, приемные, залы. Он ощущал присутствие прошлого, близость которого приятно тревожила. Так наслаждаются перехватывающей дух картиной на краю пропасти. Воропаеву казалось, что он тоже ощущает страх, гордость, радость, уверенность, беспокойство, которые испытывали работавшие или бывавшие здесь люди – все это хранило старое здание.

Воропаев не спешил домой даже, когда не было срочных дел. Он, в бытность научным сотрудником предпочитавший работать дома, он, ненавидевший всякий официоз, превратился вдруг в любителя кабинетной жизни, поклонника здания. Впрочем, это было особое здание. Корпус номер один Кремля.

Воропаев никогда не считал, будто события могут происходить ненароком. И в том, что он оказался в Кремле, на его взгляд, не было случайности. Он имел свое представление о мироздании, о жизни. Он верил если в не Бога, то в высший разум, в сложность устройства Мира. И не переставал удивляться. Происходящему вокруг. Людям. Самому себе. Ну разве не странно, что он, благополучный ученый, кандидат физико-математических наук, полез в политику, начал ходить на митинги, тратил время на общественные дела, торчал три августовских дня в Белом доме, а потом получил предложение работать у президента? Конечно, если ход событий предопределен, предопределено и то, что касается каждого человека. То бишь, если он оказался в Кремле, значит, так должно было случиться. И все-таки, странно.