Кремлевские войны

Однако водитель Ермилов ошибался. Никаких важных дел у Тарасова в Заветном не имелось. Ни совещание там не было назначено, ни встреча с главой какой-нибудь зарубежной делегации. Да что совещание – он еще десять минут не знал, что отдаст такое распоряжение. Одно он знал, садясь нынче утром в машину, – что ехать сегодня на работу, как обычно, и пытаться там выполнять свои привычные обязанности, делая вид, что ничего не случилось, – что так поступить он не в силах, что это совершенно невозможно. Но и оставаться дома, отвечать на вопросы жены он тоже не мог. Ему нужно было осмыслить новую, возникшую после вчерашнего вечера ситуацию и принять решение. Требовалось место, где это можно было сделать без помех. Тут он и вспомнил о Заветном. Не о самой резиденции – что он там забыл? – а вот о том сосновом лесу, через который проезжаешь по дороге туда, о холме, на который он смотрел несколько месяцев назад.

Да, там будет хорошо. Там можно будет осмыслить то, что вчера случилось. Саму эту омерзительную публикацию в Интернете осмысливать нечего – обычная провокация, каких немало было за минувшие годы. Умело, надо признать, сделанная. Тут заслуживает внимания лишь один момент – кто ее организовал? Но над этим вопросом стоило бы размышлять лишь в одном случае – если бы все остальное осталось неизменным. Его положение в системе существующей власти, работа, связанные с ней обязанности и интересы… Вся жизнь, одним словом. А так, сама по себе, эта провокация не заслуживала внимания. Опровержения – да, заслуживала, и оно вчера же было им написано и разослано по всем необходимым адресам. Нет, важна не сама по себе провокация, а то, что за ней последовало…

Машина мчалась в сторону Заветного, по сторонам мелькали по-праздничному яркие сентябрьские леса, а вице-премьер вспоминал тягостные события вчерашнего вечера. Именно на этот вечер ему удалось наконец добиться встречи с Первым лицом. Это было непросто: их отношения, когда-то по-настоящему дружеские, даже сердечные, сильно изменились за прошедшие годы. Иного и трудно было ожидать: во-первых, положение обязывает, и глава огромной страны не может сохранять прежние привычки, прежний стиль общения, который у него был, когда он сам был простым чиновником. Во-вторых, когда ты становишься подчиненным у своего друга, одним из членов команды – при этом не важно, какая это команда, правительство или лаборатория из двадцати человек, – ты не можешь рассчитывать, что ваши отношения останутся такими же. Даже пословица такая есть: «Если хочешь потерять друга, стань его начальником».

Все это Алексей Константинович ясно понимал. И когда принял приглашение друга, ставшего Первым лицом, и занял пост в его правительстве, понимал: он получает пост, но в известной мере теряет друга. И, что важно, Первое лицо это тоже понимало. При встречах говорил: «Ну что, уже пора мне на тебя ногами топать? Или вон прогонять?» После чего они оба смеялись, садились рядом и обсуждали текущие дела как два единомышленника. При этом разговаривали оба, естественно, на «ты». (На людях они, конечно же, были на «вы».) И Первое лицо, развеселившись в связи с каким-нибудь ядовитым высказыванием Алексея Константиновича, иногда хлопал его по плечу или даже пихал кулаком в бок. А Тарасов в ответ смеялся с ним вместе, но по плечу не хлопал. Нет, не хлопал.

Однако в самое последнее время – года два, наверное – что-то в их отношениях надломилось и стало меняться. Их встречи были все такими же частыми, но их тон изменился. Первое лицо больше не смеялось в ответ на тарасовские шутки. И само не шутило.

А потом они стали встречаться реже – и, как правило, только по инициативе Первого лица. Нет, Тарасов все еще мог добиться такой встречи, когда в этом возникала необходимость. Но именно добиться. И именно в связи с какой-то необходимостью, которую надо было доказать.

Они отдалялись друг от друга, делались чужими. И это – с грустью признавал Тарасов – было неизбежно. Он не мог согласиться со многими – очень многими – решениями Первого лица. А убедить его в их ошибочности или, того пуще, вредности, даже низости стало невозможно. Когда-то Алексей Константинович мог убедить своего друга – легко мог. А теперь это стало невозможно. И еще он чувствовал, что Первое лицо стало его меньше ценить как специалиста. Пока еще ценило – и несколько раз прилюдно заявляло, что ценит, – но уже не так, как раньше. И уже совсем перестало в нем нуждаться, как в друге и единомышленнике.

Да, все это менялось, связь между ними слабела, и он все это осознавал, но не мог себе представить, что между ними может состояться такой разговор, как вчера. Что один текст, кем-то размещенный от его имени в Интернете, сможет вызвать такую реакцию человека, с которым они раньше так хорошо друг друга понимали. Если бы с ним кто-то стал спорить, Алексей Константинович что угодно бы на кон поставил, что такой разговор невозможен. И вот оказалось, что он ошибался. Проиграл бы он этот спор.