Кремлевский опекун

Глава 18 Допрос

– Стоять! Лицом к стене!

На этот раз конвоир не издевался, не старался при малейшем поводе ткнуть в спину, злорадно пользуясь своей сиюминутной властью над человеком, утратившим возможность отстаивать собственное достоинство. Даже команды он произносил с холодным равнодушием, что свидетельствовало – он по привычке выполняет свою работу. Дима никогда раньше не встречал его ни в городе, ни в изоляторе, куда его почти три месяца назад упекли.

Клацнул замок.

– Вперед! – тем же равнодушно-лающим голосом скомандовал конвоир и слегка подтолкнул его в камеру. – Предупреждаю: тебя сегодня доставят в суд.

Дверь за спиной со скрежетом захлопнулась, и Дима опять остался один среди мрачных голых стен. Нет, определенно что-то было не так. Уже несколько дней его волновал лишь один вопрос: почему не везут в суд? Ему явно давали передышку, но Диму, который уже не ждал ничего хорошего ни от жизни, ни тем более от процесса, это пугало не меньше побоев. Он подошел к нарам, улегся и настороженно прислушался. Кругом царила безнадежная тишина, таящая неизвестность. Надо лишь дождаться суда, и тогда он вновь попытается объяснить судье, что у него и в мыслях не было ничего плохого в отношении Насти, его любимой, которую он собирался оберегать и защищать всю свою жизнь. Но если его вновь не поймут и не услышат, он сделает над собой то, на что решился окончательно и бесповоротно.

Дима вскочил с нар и нервно заходил по камере. Как действовать дальше? Невозможно что-то узнать или понять, если ты лишен элементарных прав и наглухо заперт в сырых стенах изолятора, где с тобой могут делать все что угодно.

Хотелось выть, но не от душевной боли, а от охватившего отчаяния.

А вдруг Добровольский не блефовал и Настя действительно его родная сестра? Может, опекун искренне старался предотвратить непоправимое? Дима на мгновение застыл посреди камеры. Да нет, этого не может быть! Это же полный абсурд! Будь Настя его сестрой, он бы моментально уловил, что она тоже другая, такая, как он. Внутренний голос ему бы подсказал. Но он, как все вокруг, только лучше и чище них. Конечно, судьба у Насти не менее загадочная и сложная, чем у него, однако в ней живут иные начала...

Из полумрака камеры неожиданно выплыло беспомощное личико крохотной Оксаны, трогательное и беззащитное. Сердце защемило от нежности и тоски. Дима только сейчас поймал себя на мысли о том, как мало он думал о дочери. Он где-то читал, что молодые отцы вообще не воспринимают новорожденных, другое дело, когда те подрастают. Если его отправят в тюрьму, когда еще ему будет суждено увидеть Оксанку? А если их вообще лишат родительских прав? При этой мысли спазмы перехватили горло.

Прокурор пытается любой ценой добиться этого, доказать, что Оксанка незаконнорожденная. Он же ни на минуту не допускает мысли, что у мужчины должны быть наследники, сын и дочь, которые продолжат его род, понесут дальше его имя. Впрочем, может, прокурор прав. Какие еще наследники, даже смешно говорить. Что они унаследуют? Его несчастную детдомовскую судьбу? Его фамилию? Так ему еще в детдоме объяснили, что такой фамилии у нормальных людей не бывает. Тогда и вправду зачем плодить таких же сирот, жалких голодранцев, как он сам?

Семья, дети... Раньше он об этом и не задумывался всерьез, его переполняла любовь к Насте, и только. Но вот появилась Оксанка, и словно весь свет ополчился против них. По-че-му?!! – хотел крикнуть он во весь голос. Если бы он крикнул на весь белый свет, его, возможно, и услышали. Но кто услышит крик в камере? Охраняющий его «покой» сержант?

Димка неосознанно стал припоминать, как держался с ними их добровольный опекун. Вряд ли в его отношении обнаруживались проблески теплоты, или очень уж глубоко они были запрятаны. Владимир Андреевич строго выполнял взятые обязательства: кормил их, одевал, обувал, следил за успеваемостью. Но сейчас, размышляя над этим, Дима пытался в очередной раз понять, что вынудило Добровольского взвалить на себя лишние заботы. Тем более что они не доставляли ему радости. Как он был замкнут и одинок, таким и остался. Абсолютно несчастливый человек. Пожалуй, лишь когда запирался в своей комнате... Димку словно осенило: Шкатулка в кабинете Добровольского! Как он раньше о ней не подумал?! Владимир Андреевич так тщательно оберегал ее от них, старался не показать, что она очень много для него значит. Так, может быть, именно в ней разгадка? Наверное, там старые письма, бумаги, в которых вся его прошлая таинственная жизнь, о которой никто ничего не знает. Хотя как можно упрятать всю жизнь в шкатулку, даже если всё про нее писано-переписано?! Странные люди взрослые. Но если это даже так и в шкатулке вся его жизнь, зачем ее от себя же запирать и прятать? А что, если в ней спрятана тайна его, Димкиной, или Настиной жизни? Тогда понятно, от кого опекун прячет эту тайну.