Кремлевский синдром

— Сумановы подонки, но мою сестру погубил другой человек.

— Вы знаете кто?

— Знаю, но вам не скажу. Я с ним сам разберусь.

— Решили вершить самосуд?

— У меня нет выбора. До этого типа вам не добраться. Он купит и вас, и ваших судей.

Борисевич с трудом сдержался:

— Я похож на взяточника или у вас есть основания подозревать меня в этом?

— У меня нет оснований. И люди про вас говорят хорошо. Не возьмете, вас просто уничтожат.

— А вас нет? — усмехнулся следователь.

— Николай Игнатьевич, Катя моя сестра, и я не боюсь смерти, а вам рисковать резона нет. Если схватите Сумановых, уже неплохо. Эти твари давно заслуживают смерти. Хотя наш гуманный суд выдаст им лет по пять, а через год они на свободе…

— Вы неправы. Если Сумановы помимо всех дел окажутся еще и педофилами, из лагеря им живыми не выйти. Такого в зоне не прощают.

— Туда им и дорога. Я могу идти?

— Вы не имеете права скрывать от меня факты, если они у вас есть. Рассказывайте и уходите.

— Если назову фамилию подонка, который заходит в Кремль, как к себе домой, вам это, кроме головной боли, ничего не даст.

— Он живет в России? — Живо откликнулся Борисевич, оставив без внимания остальную информацию.

Василий поднялся:

— Он может жить где угодно. В Москве, в Лондоне или в Нью-Йорке. Денег у него на это хватит. Больше я вам ничего не скажу.

— Подождите, я хочу поговорить с вашей сестрой Любой. Попросите ее ко мне зайти.

— Не попрошу.

— Тогда придется вызывать ее повесткой.

— Вызывайте. Только Люба мне больше не сестра и в Белоруссии ее нет. Она где-то в Европе или в Америке. Я сам не знаю точно где.

— Как не сестра?!

— Это наше личное дело, и обсуждать его с вами я не собираюсь.

— Напрасно вы так себя ведете, — проворчал Борисевич, но задерживать Василия больше не стал.

Оставшись один, он позвонил в отдел наружного наблюдения и попросил установить за Танцковым слежку. Затем выписал повестку, в которой приглашал для беседы Валю Щербину и ее родителей. Теперь у него были кассеты, и изображать белокурого ангела девочке уже не придется.

* * *

В четверг Дроздецкий Фигману не позвонил. Не позвонил он и на другой день. Яша проснулся и понял, что его идея образумить компаньона с помощью Аллы оказалась спасительной. Он вышел из депрессии и был готов работать по двенадцать часов в сутки.

— Завтракать будете на веранде или подать в столовую? — Фирман не заметил появления Эдика и от неожиданности вздрогнул.

— Чего тебе? — поморщился олигарх.

Секретарь покосился на обнаженную Аллу, которая, подложив под щеку ладошку, сладко спала рядом с боссом. Он шепотом повторил вопрос и напомнил о распорядке дня хозяина:

— Яков Моисеевич, в одиннадцать тридцать у вас интервью на «Эхе Москвы». В четырнадцать заседание в Еврейском фонде, на котором вам предстоит выдать премии ветеранам организации, после чего провести выборы в новый совет. В пятнадцать десять переговоры в офисе с норвежскими партнерами.

— Заткнись, Эдик, — раздраженно прервал секретаря Яша. Алла демонстративно отвернулась к стене, натянула на себя простыню и укрылась ею с головой. Не обращая на спящую внимания, Фирман громко заявил: — После интервью на «Эхе» поеду в Завидово. Обещал режиссеру Хайкину взять его с собой на охоту. Даник начнет снимать про меня кинофильм. Хочу, чтобы в первых кадрах зритель увидел Фигмана с ружьями. Оружие внушает людям уважение. К тому же опробуем новый катер — поднимем морскую волну на водохранилище. Сто штук баксов на него истратил, а ни разу не прокатился…

— А как же фонд и норвежцы? — без всяких эмоций напомнил Эдик.

— Пархатые и сами проведут собрание и сами себя наградят. А на селедочников пошли Арнольда.

Эдик знал — слишком давить на хозяина нельзя. Если пережать, снова может удариться в черный загул.

Кофе подали на открытой веранде. Просидев пять дней на водке и маслинах, олигарх скопил зверский голод. Он и в обычные дни завтракать привык торопливо и обильно. Мог с утра съесть несколько бутербродов с икрой, затем с бужениной, еще что-нибудь горячее и обязательно большой кусок шоколадного торта. Буженину он уважал с детства. Мать всегда покупала ее в угловом гастрономе его родного города. Но такой буженины в Москве не найти даже миллиардеру. Ту привозили из Ужгорода, присыпанную красным перцем.

Родители Яши хоть и были евреями, но в Бога не верили, прошли пионерию, комсомол, вступили в партию и свининой не брезговали. Яша тоже отсутствием аппетита не страдал и вкус имел разнообразный и весьма изысканный. Но, заботясь о своем желудке, в России иноземных чудес избегал. Например, суши из сырой рыбы он позволял себе только в Японии. Сырую рыбу безопасно есть свежей. Пока ее довезут до кухонь московских ресторанов, рыба способна превратиться в отраву. Недаром в столичных больницах появились пациенты, зараженные экзотическими паразитами. Рисковать своим здоровьем олигарх не собирался.