Кремлевский визит Фюрера

«В ходе разговора Галифакс мельком упомянул, что… кое-кто советовал ему самому съездить в Москву… но что он является принципиальным противником частых и длительных (н-да! — С. К.) отлучек министра иностранных дел из страны…»

Если уж ты выбираешься в Берхтесгаден к Гитлеру, то и до московского Кремля со Сталиным путь недалек… И объяснения Галифакса были более чем неубедительными.

Тем не менее 10 июня Молотов направил Майскому шифровку, «рыбу» которой писал, скорее всего, Сталин:

«Сообщите Галифаксу в ответ на его заявление следующее:

1) Принимаем к сведению решение британского правительства о командировании Стрэнга в Москву;

………………………………………………………

4) что касается заявления Галифакса о том, что кто-то советовал ему съездить в Москву, то можете намекнуть, что в Москве приветствовали бы его приезд».

Однако Галифакс в Москве не появился, и туда приехал лишь Стрэнг (он таки совершил свой поход «нах Остен»). И не столько личные симпатии и антипатии этого переговорщика, сколько его низкий статус заранее программировали весьма «кислые» результаты «круглого стола» с ним.

ИНОГДА чтение дипломатической переписки тех лет выявляет такие детали эпохи, что просто диву даешься! Вот же вроде бы все человеку было понятно… А в целом тот же документ, где содержатся точные оценки и прогнозы, оказывается свидетельством удивительной непрозорливости…

16 и 19 марта 1939 года пятидесятичетырехлетний посол Франции в Германии Робер Кулондр направил министру иностранных дел Франции пятидесятилетнему Жоржу Этьену Бонна два письма…

Кулондр находился на дипломатической службе с двадцати четырех лет, с 1909 года, начинал консулом в Марокко, в двадцатые годы был связан с проблемой германских репараций, участвовал в разработке американского плана Юнга для Германии… Он был безусловно умен, опытен, неплохо владел пером, и его письма Боннэ читаются с интересом.

За день до написания первого письма Кулондр появился в германском МИДе — Аусамте. Там его принял статс-секретарь МИДа Вайцзеккер.

Вермахт утром этого дня вошел в Чехию, и Кулондр был взволнован:

— Господин статс-секретарь, на меня сильно подействовало вступление ваших войск в Прагу…

— А в чем дело? Все прошло спокойно, чехи делали «хайль»…

— Но это же означает, что Мюнхенское соглашение можно выбросить в мусорный ящик!

— Зачем? На нем есть подпись нашего фюрера и вашего Даладье…

— Но этот ввод противоречит Мюнхену, противоречит тем отношениям доверия, которые я, казалось бы, встретил у вас, противоречит, наконец, целям моей миссии здесь…

— Господин Кулондр! — резко и раздраженно ответил Вайцзеккер. — Как вы знаете, фюрер в своей речи еще 30 января заявил, что Центральная Европа — это район, где западным державам делать нечего… И я просил бы не поучать нас. Мюнхен содержит два элемента: сохранение мира и незаинтересованность Франции в восточных делах.

— Но…

— Пусть Франция наконец обратит свои взоры на Запад, на свою империю, и прекратит разговоры о делах, в которых ее участие, как подсказывает опыт, не содействует делу мира…

Ответ немца я назвал бы образцовым для подлинно национальной дипломатии деловых патриотов, а не салонных шаркунов. Он был резок, но верен по существу, однако Кулондр был выбит им из привычной колеи. И — взвинченный вчерашним — он сел 16 марта за письменный стол, чтобы написать вот что: «Операция, жертвой которой только что стала Чехословакия (точная констатация — «Чехия». — С. К.), в еще большей мере, чем предыдущие акты насилия нацистов (что тут имел в виду посол, понять сложно, ибо аншлюс Австрии был добровольным, а включение Судетской области в рейх — справедливым. — С. К.), отмечена специфическими признаками гитлеровских акций: цинизм и вероломство замысла, секретность подготовки (в том же письме посол заявлял, что «уже в начале февраля посольство отмечало многочисленные признаки, указывавшие на намерения рейха в отношении Чехословакии», так что непонятно — о какой «секретности» речь? — С. К.), жестокость исполнения…»