Кремлевский визит Фюрера

— Мой план таков… Если Англия увидит, что постепенно создается созвездие государств, готовых под знаменем антибольшевизма образовать единый фронт с Германией и Италией, что мы создали единый блок в Европе, на Востоке, на Дальнем Востоке и даже в Южной Америке, то она не только воздержится от борьбы с нами, но постарается найти средства и пути для соглашения с этой новой политической системой…

— А если нет? — встрепенулся Чиано.

— Что ж, в противном случае — если Англия будет по-прежнему замышлять планы нападения и стремиться выиграть время, мы ее просто разгромим, потому что вооружение Германии и Италии будет происходить быстрее…

— Но потенциал Англии все же велик! — возразил посланец дуче..

— О! Дело не только в строительстве судов, орудий и самолетов! Британцам надо будет еще приступить к значительно более длительному и трудному перевооружению духовному…

План Гитлера был обширен и неглуп.

Блок в Европе — это Германия, Италия, Испания, Венгрия…

Восток — Польша.

Дальний Восток — Япония и зависящие от нее районы Китая, прежде всего Маньчжоу-Го…

В Южной Америке позиции немцев тоже были весьма сильны. Достаточно вспомнить, что Эрнст Рем в двадцатые годы создавал армию Боливии…

Но антибольшевизм Гитлера (да и Муссолини) не означал автоматического антисоветизма. У Меера — Макса Литвинова его антинацизм был густо подкреплен германофобством как таковым. И он к середине тридцатых засадил в «тело» двусторонних наших отношений с немцами немало «заноз»…

А вот у Гитлера два вроде бы близких понятия не отождествлялись безоговорочно. И в доверительной беседе он видел стержнем своего антибольшевистского блока не идею уничтожения большевистского СССР, а создание такой политической системы государств, где антибольшевизм был бы основой прежде всего внутренней политики.

В целом такая концепция была ориентирована на войну отнюдь не автоматически. Если разобраться, она вообще не была ориентирована на войну, используя антикоммунизм как действительно тактическое средство выиграть время, чтобы окрепнуть и взять на себя в Европе функцию лидера.

Собственно, это были старые идеи «Серединной Европы» под германской рукой, переосмысленные с учетом новых реальностей… Ранее базой союза предполагалась экономика. Теперь— мировоззрение…

Вскоре после беседы фюрера с Чиано этому плану Гитлера было положено начало подписями Риббентропа и Мусякодзи. Но план этот, повторяю, не мыслился им как антирусский и антисоветский.

Да и для Муссолини все было не так уж и однозначно. Мы еще это увидим — в свое время.

ПО ВОЗВРАЩЕНИИ в начале ноября 1937 года в Рим из грандиозно чествовавшего его Берлина дуче был встречен на вокзале — кроме, естественно, прочих — и Габриэле д'Анунцио…

— Этот союз приведет Италию к краху, — предупредил он дуче.

— Чепуха!

— Нашим лучшим союзником была и остается Франция!

— Глупая чепуха!

— Это ты глупец!

Взбешенный бывший друг удалился на свою виллу у озера Гарда— к молодой красивой медсестре-австриячке Эми Хейфлер, а для дуче начинается период «австрийских» сомнений… Ведь однажды он публично заявил: «Я никогда не позволю, чтобы Австрия — этот оплот Средиземноморья— стала жертвой пангерманизма». Хотя вскоре после заключения Антикоминтерновского пакта он как-то бросил, что ему надоело защищать независимость Австрии…

Закончились сомнения 10 марта 1938 года, когда Муссолини получил личное письмо Гитлера. Его передал личный представитель фюрера, принц Филипп Гессенский, зять итальянского короля, женатый на его дочери, принцессе Мафалде.

«Внастоящее время, — писал фюрер, — я преисполнен решимости восстановить законность и порядок в своем отечестве. Со всей ответственностью я хочу заверить Ваше Превосходительство, Дуче фашистской Италии: 1) я рассматриваю этот шаг всего лишь как необходимую меру в целях национальной самообороны… 2) В критический для Италии час я подтверждаю непоколебимость моих добрых чувств по отношению к Вам. Прошу Вас не сомневаться в том, что они и в будущем не претерпят никаких изменений. 3) Какие бы последствия ни повлекли бы за собой предстоящие события, я начертал четкую границу между Германией и Францией и сейчас провожу такую же четкую границу между Италией и ним. Это — Бреннер. Принятое мной решение никогда не будет подвергнуто сомнению, ни, тем более, изменениям».