Кремлевский заговор от Хрущева до Путина

— На твой чайник смотреть тошно. Купи новый.

— Не запивай водку сладким компотом — рафинированный сахар забирает кальций из костей.

— Не кури до еды. Пожалей свои сосуды.

— Вылез из теплой ванны — душ холодный прими. Это полезно.

— Вышвырни в мусорное ведро соль — вредоносное неорганическое вещество.

— Исключи из рациона молоко — матерым зверям и молодым мужикам оно противопоказано.

Попытки Веры руководить мной в быту чашу моего терпения не переполняли. Раздражавшие меня ее директивы она компенсировала приятным мне любопытством. А именно — расспросами о деревенском моем детстве и нравах многочисленной моей крестьянской родни. Я не прочь был бы на пароль "мандариновая роща" отзываться и отзываться. Но случилось непредсказуемое.

Однажды поутру Вера за чаем между прочим как бы вопрос поставила:

— А скажи-ка, мой умненький, свою версию: почему я, начинающий преподаватель консерватории, живу с мамой — доцентом МГУ в квартире в центре Москвы не на 30, как положено по нормам двум москвичкам, а на 120 квадратных метрах?

Я почесал затылок:

— Блат у вас, наверное, в Моссовете.

Вера вонзила ладонь в густые свои волосы:

— Ты не угадал. Не от московской власти мы получили квартиру, а от управления делами ЦК КПСС. Дед мой был членом Политбюро, и после развода мамы с отцом нам и выдали квартиру сверх жилищных нормативов. В разгар перестройки деда отправили на пенсию. Прежнюю роскошную дачу у него отобрали, а взамен предоставили вполне приличный с гектаром леса двухэтажный особнячок. Деду жить в нем зазорно — он засел в библиотеке своей квартиры и с двумя бывшими помощниками пишет мемуары. Но особнячок — за ним числится. И мама решила, что он не должен пустовать. Вчера она погрузила последние вещи в ее авто "Вольво" и переехала на постоянное место жительства в ближайшее от Москвы дачное хозяйство. А перед отъездом она сказала: "Вера, дабы ты, оставшись одна в квартире, не водила в нее разгульные компании, способные залить наш паркет вином, зазови к себе Николая, к которому ты шастаешь".

Фразу последнюю Вера выговорила, потупив очи, а потом уставила их на меня:

— Так ты согласен перебраться под мой кров?

Устами мамы Вера фактически предложила мне вступить с ней в гражданский брак. Я притворился, что не понял ее серьезное намерение:

— Твоя мама мыслит не расчетливо. От разгульных компаний исходит угроза порчи вашего паркета вином, а от меня — пропитывание всего в квартире табачным дымом. А это — страшнее…

— Все, закрываем тему, — холодно произнесла Вера. — Иди, закажи такси.

Я не мог принять предложение о гражданском браке. Раз в неделю выносить Верины наставления мне было по силам, каждый день — нет. Вера же не могла простить моего отказа. И пароль "мандариновая роща" скончался в ноябре 1990-го.

В том же году я расстался с "Правдой". Там у меня была должность спецкора отдела образования. В мои обязанности входило писать о жизни поколения юного, о его наставниках и их начальниках. Все нацарапанное мной шариковой ручкой печатали, и мне грех было на что-то жаловаться. С мая я за гроши обитал на даче в Серебряном Бору, в конце лета почти бесплатно перемещался в прав- динский Дом отдыха в Пицунде. В ларьках редакции продавались по твердым ценам харчи, шмотки и книги, которых не было в магазинах.

Сотрудникам органа ЦК КПСС — газеты "Правда" — жилось хорошо. Стране — скверно. Очереди в Москве и других городах выстраивались уже не только за продуктами, но и за стиральным порошком.

Пытка страны перестройкой Горбачева меня лично как бы не касалась. Мне никто не предлагал высказаться в печати о текущей политике, и я сам того не желал. До одного момента.

В мае 1989-го мне пришлось застрять на крыше мира — на Памире. Накрытый облаками аэропорт Хорога — столицы Горного Бадахшана — не принимал самолеты и мы с моим таджикским другом Шарифом не могли вернуться в Душанбе. Что оставалось нам делать? Сидеть в гостинице и смотреть телетрансляции с первого Съезда народных депутатов СССР.

На экране депутат от Академии наук Андрей Сахаров завершает выступление. Шариф встает с кресла и аплодирует:

— Как правильно академик сказал, как важно, как нужно — конечно, законы СССР должны утверждать союзные республики.

Я бросил реплику:

— Шариф, будет у тебя, редактора отдела, право не выполнять приказы главного редактора — ты сможешь загубить газету. Право же республик на вето — это пагубная для страны смута.

Черные глаза Шарифа наполнились изумлением:

— Николай, ты что — понимаешь больше, чем академик Сахаров?

— Сахаров, — был мой ответ, — вообще в жизни ничего не понимает. Он жизнь видел из служебных автомобилей, возивших его из дома на работу и обратно, и из окон изолированных от мира шарашек, где ему доверяли делать оружие.

— Да, — вздохнул Шариф, — все академика уважают, а ты — нет. Это — плохо, Николай, это у тебя гордыня.