Кремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств)

— А что Буденный? — резко повернулся к нему Сталин. — Ах, это? Ну да. Его по ошибке хотели арестовать, а он пулемет выставил у себя на даче и давай пулять. Молодец! А сколько тех, кто сразу же лапки кверху… Так это… Где, бишь, мой рассказ несвязный? Да, об искусстве перевоплощения. Я считаю его главным для актера. У вас, товарищ Черкасов, оно в полной мере присутствует. Вы ведь питерский? Семья? Дети?

— Жена Нина любимая и единственная, товарищ Сталин, — откликнулся Черкасов. — Сыну шесть лет будет. Дочки… Одна в блокаду погибла, другая в младенчестве померла… Так вот, я не об этом. В юности я работал статистом в Мариинском театре и много раз наблюдал выступления Шаляпина. Вот уж великий был мастер перевоплощения!

— Да, это точно, — улыбнулся Сталин. — Я сам несколько раз его видел. Скала! А еще Николай Петрович Хмелев непревзойденно перевоплощался, Каренин — одно, Беликов — другое, Тузенбах — третье. Даже Ивана Грозного успел сыграть перед смертью. Кстати, он и в какой-то из ваших фильм успел сыграть, Сергей Михайлович?

— То есть как в какой! — подпрыгнул на своем стуле Эйзенштейн. — В «Бежином луге».

— А где эта фильма сейчас? — то ли в шутку, то ли всерьез поинтересовался хозяин кабинета.

— Как где? Смыта, уничтожена! По вашему же приказу!

— По приказу товарища Сталина? — вскинул брови товарищ Сталин. — Ну, это он, знаете ли, пожалуй, погорячился. Я ему скажу, чтоб он так больше не делал, ладно?

— Ладно, — растерянно пробормотал Эйзенштейн.

— Каковы же реальные сроки переделки вашей картины об Иване Грозном? — спросил Жданов.

— Тут излишняя торопливость не нужна, — вставил свое суждение Сталин. — Самое важное, чтобы картина была сделана в стиле эпохи. В соответствии с исторической правдой. Необходимо выпускать на экраны исключительно кинофильмы высокого качества. Зритель наш вырос, и мы должны показывать ему только высококачественные художественные произведения. Как вы думаете заканчивать фильм?

Эйзенштейн почему-то подавленно молчал, и вместо него вновь ответил Черкасов:

— Как и предполагалось по первоначальному варианту сценария, фильм должен заканчиваться ливонским походом и победоносным выходом Ивана Грозного к морю. Вот он стоит в окружении военачальников, знаменосцев и воинов. Стоит на берегу моря, перед набегающей волной. — И Николай Константинович медленно поднялся, вытянулся во весь свой двухметровый рост. И заговорил уже голосом Ивана Грозного: — Сбылась его заветная юношеская мечта увидеть море синее, море дальнее, море русское. Он вглядывается вдаль и говорит: «На морях стоим и стоять будем!»

Сталин захлопал в ладоши, заулыбался и воскликнул:

— Ну, что же!.. Ведь так и получилось. И даже намного лучше! Желаю вам, товарищи киноделы, большого успеха!

Они попрощались, а на следующий день Черкасов прочитал в газетах указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ему звания народного артиста. И теперь, рассказывая о встрече, вдруг честно признался:

— Я подметил у Сергея Михайловича одну неприятную особенность. Когда его фильмы хвалят, он говорит «я»: «моя методика», «мой замысел», «моя идея», а когда ругают, он говорит «мы»: «мы ошиблись», «наш промах», «мы будем переделывать».

— Это точно! — согласился Александров. — И что же он? Намерен переделывать?

Черкасов помолчал и угрюмо ответил:

— Не будет. Вся моя работа насмарку. Да и хрен с ней!

— А почему не будет? Он сам сказал? — удивилась Орлова.

— Сам. Когда мы вышли, сказал. Говорит: «Забудьте про Ивана Грозного. Я больше ничего не буду делать. И вообще мне год жить осталось. Я что, этот год буду всякой ерундой заниматься?»

— Это он давно себе вдолбил в голову, — кивнул Александров. — Ему в юности нагадали, что прославится на весь мир, но умрет в пятьдесят лет. В январе следующего года ему как раз пятьдесят исполняется.

— Врет, не помрет, — сердито пробурчала Раневская. — Такие, как он, всю жизнь твердят, что помрут, а сами живы-живехоньки. — Тут же ее лицо просияло: — Лапочка Сталин! Так и надо этому задаваке! Который меня, бедную дочь небогатого миллионера, так профуфырил!

Фуфа Великолепная постоянно в кого-то влюблялась. У нее был заочный муж Пушкин и частые заочные же любовники.

Раневская родилась в Таганроге в семье нефтепромышленника Гирша Фельдмана, про которого один из ее братьев, наслушавшись марксизма, однажды заявил: «Наш отец — вор, и все богачи — воры! Все наше имущество наворовано». «И даже мои куколки?» — в испуге спросила маленькая Фанни. «Безусловно!» — ответил юный марксист. И она горестно представляла себе, как ее мама стоит на полундре, а папаша пролез в детский магазин и торопливо набивает мешок игрушками для трех своих сыновей и двух дочерей.