Кремлевское кино

Глава двадцать третья. Мальчики и девочки

Больше всего потрясало то, что их и не допрашивали, их с сатанинским наслаждением истязали, жгли, резали, секли проволокой, втыкали под ногти иголки.

Художественным руководителем адского театра выступал Василий Соликовский. Высокий, здоровенный, не руки, а лапы, на тяжелом подбородке глубокая ямка, о таких в его родной Винницкой области с гордостью или с завистью говорят: гарный дядька. В тридцатые годы переехал в Донбасс, подался в шахтеры и вскоре заведовал шахтой поблизости от поселка Краснодон, незадолго до войны получившего статус города. А когда сюда пришли немцы, «гарный дядька» появился в Краснодоне уже в ином начальственном жанре — капитан немецкой жандармерии Эрнст-Эмиль Ренатус поставил его во главе полицаев и поручил создать укнапо — украинскую национальную полицию. И Соликовский сколотил отряд из полутора сотен человек.

В октябре весь Краснодон увидел листовки: их разбрасывали по улицам города, приклеивали к стенам домов и заборам. В листовках говорилось: «Не верьте немцам! Сталинград сражается. Фашистов бьют. Победа будет за нами!» Около пяти тысяч листовок собрали полицаи. Седьмого ноября краснодонцы проснулись и увидели красные флаги, развевающиеся над крышами города. Восемь полотнищ сняли полицаи. А в начале декабря запылала биржа труда, сгорело две тысячи рабочих карточек на юношей и девушек, предназначенных к угону в германское рабство. То ли случайность, то ли диверсия. Каждый раз полицаи ловили наобум несколько человек, пытали, расстреливали и отчитывались о проделанной работе Ренатусу. Но после уничтожения биржи начальник немецкой городской жандармерии Зонс, разгневавшись, выразил недовольство тем, как Соликовский исполняет свои обязанности.

— Не казнить по факту, а предотвращать эти факты! — орал он, а переводчик Бурхард переводил и тоже при этом орал.

В конце декабря ограбили машину с новогодними подарками немцам — шоколад, печенье, шнапс, сигареты. Кто-то юркнул в медленно ползущий по плохим дорогам грузовик, выбросил несколько ящиков и стащил их. Каждый полицай ознакомился с внешним видом пачек и бутылок, и уже первого января на рынке попались на продаже сигарет двое юношей. Ими оказались Евгений Мошков и Виктор Третьякевич. На следующий день попался Евгений Почепцов, а потом посыпались один за другим юноши и девушки, мальчики и девочки, одни из них стойко переносили пытки, другие не выдерживали дикой боли и выдавали целыми списками, иной раз просто называя всех своих знакомых и одноклассников. Выслуживаясь перед немцами, Соликовский радостно рапортовал о раскрытии крупной организации подпольщиков, которую одни называли «Молот», другие — «Молодая гвардия». То, что они не убили и даже не ранили ни одного фрица, не важно. Листовки, флаги, биржа, новогодние подарки — уже достаточно.

И страшнее всего, что «гарный дядька» и его сподручники — палачи Захаров, Дидык, Мельников, Кулешов, Давыденко, Гухалов и Подтынных — уже не нуждались в дальнейших показаниях, а просто истязали юношей и девушек, мальчиков и девочек в возрасте от четырнадцати до двадцати пяти лет, и делали это ради собственного дьявольского удовольствия!

— Глядите, яке богатство у такой юной дивчинки, — изъясняясь на своем суржике, измывался Соликовский и отрезал груди Тонечке Иванихиной. А при виде ее глаз, глядящих на палача с ненавистью, сказал: — А глазоньки яке ясны! — И, раскалив в печке железный прут, выжег Тоне оба глаза.

Володе Жданову дверью переломали пальцы, вырезали со спины несколько полос кожи, выкололи глаза, отрезали уши. Клаве Ковалевой сожгли ноги до костей, по локоть отрезали руку, отрезали грудь, все тело превратили в черный синяк. Ульяне Громовой сломали руку и ребра, на спине вырезали пятиконечную звезду. Тосю Елисеенко посадили на раскаленную печь и потом всю обезобразили. Боре Главану вспороли живот и отрубили кисти рук. Аню Сопову подвешивали за косы. Майе Пегливановой отрезали губы. Сережу Тюленина пытали на глазах у родной матери, резали, прострелили руку, втыкали под ногти иголки. Ваню Земнухова превратили в сплошной кровавый мешок. Витю Третьякевича истязали так, что у него оказалось сорвано все лицо. Мошкова сажали в прорубь и смотрели, как тело затягивается новым ледком, а потом вытаскивали, возвращали в пыточную и сажали на горячую печку. Однажды он смог вырваться и ударить одного из нелюдей в морду, тогда его повесили вниз головой и держали, пока кровь не хлынула из глаз, из носа, рта и ушей. Упав, он ударился головой и умер.

Измывались, жгли, кололи, резали, а «гарный дядька» с красной от горилки рожей гоготал, получая неизъяснимое наслаждение от того, как страдают мальчики и девочки Краснодона. Даже гестаповцы, приходившие поглазеть на его работу, удивлялись слепой сатанинской злобе главаря полицаев.

— Эй, чистоплюи! — ревел он им вслед. — Да подивитеся ще, як я следующего разрысую! Га-а-а! Давыденко, насыпь ще горилки!