Крепкие узы. Как жили, любили и работали крепостные крестьяне в России

Но крепостное право не было общим и повсеместным. Не знали его в некоторых северных губерниях, не было его за пределами Урала, не держали крепостных вольные казаки (правда, на сибирских просторах они практиковали рабство, но об этом в другой раз). А вот в центре России ситуация была совсем другой. Граф Александр Бенкендорф в 1826 году писал императору Николаю I: «Во всей России только народ-победитель, русские крестьяне, находятся в состоянии рабства; все остальные – финны, татары, эсты, латыши, мордва, чуваши… – свободны». Записка Бенкендорфа была направлена против крепостного права, но император внимательно прочитал… и убрал бумагу. В 1826 году заниматься сложным вопросом он не собирался – только-только завершилось «дело декабристов». Императору следовало укрепить власть, а не расшатывать трон. Ведь противников отмены было ничуть не меньше, чем сторонников…

Чем меньше было имение, тем более тесным оказывалось соседство крепостных и помещиков. В усадьбах, за которыми закреплялись тысячи душ, владелец едва ли знал десяток домашних слуг да управляющего. В маленьких владениях все были на виду. У помещицы Смирновой из Тверской губернии, например, имелись грамоты на два десятка крепостных, а ее дом немногим отличался от большой крестьянской избы. Когда ее дочь, Евгения, сумела сделать головокружительную придворную карьеру и стать супругой князя Ивана Долгорукова, Смирнова принимала зятя в этих скромных условиях. Она сама растапливала самовар, пока дворовые прибирались и стелили постели.

«Наповал по всем комнатам ложились гости спать, – записал князь Долгоруков, – и целые сутки торжественная пируха продолжалась… Нам казалось, что мы перенесены в отдаленнейшее столетие нашего мира».

А хирург Франсуа Мерсье, попавший в плен к русским офицерам во время войны 1812 года, с восхищением описал помещика Голбинского: «Обращался со своими крепостными, как с детьми, или, вернее, как с людьми, чья участь ему вверена».

У Александра Суворова были в распоряжении тысячи собственных крестьян. Но другом, фактическим «альтер-эго» стал для него Прохор Иванович Дубасов, Прошка, по-свойски. С Суворовым его связывали по-настоящему крепкие узы: три десятка лет в военных походах! Дубасов стал настолько примечательной фигурой, что о нем слагали анекдоты. Он исправно служил, отличался храбростью и безукоризненной преданностью, за что получил пенсию от императора Александра I и две медали от сардинского короля Карла-Эммануила. Перед смертью Суворов распорядился дать вольную своему верному помощнику, но это пожелание исполнено не было. Вдова фельдмаршала, Варвара Ивановна, была настолько в плохих отношениях с мужем, что не отпустила Прошку на свободу. Крепостная любовь наткнулась на неожиданное препятствие.

Нежно относилась к своей крепостной Пашеньке одна из сестер Вильмонт, Марта. Женщина поселилась в России и пользовалась покровительством сподвижницы Екатерины II, княгини Дашковой. Однажды Марта получила необычный (для Англии, конечно) подарок от своей благодетельницы – девочку. Выглядела она лет на девять, хотя утверждала, что ей около одиннадцати. Марта сразу прониклась к несчастной:

«Бедняжка. Но она никогда не испытает того, что понятие собственность я употреблю во зло. Напротив, я с радостью приняла власть… чтобы дать девочке свободу или… взять ее в ту часть света, куда отправлюсь сама. Теперь я считаю себя ответственной за ее благополучие».

Но упоминаний о Пашеньке немного, и нет сведений, отправилась ли она с Мартой на Туманный Альбион[20]? Или умерла?

Личные отношения крепостных и помещиков всегда интересовали и людей искусства, и историков. Но правду о взаимной симпатии или долгой дружбе обычно скрывали, опасаясь осуждения. Поэтому о них узнавали или случайно, или, как в истории с графом Шереметевым, когда утаить истину оказывалось просто невозможным. Сколько на самом деле было сыграно свадеб, сколько появилось на свет детей в невенчанных союзах – сказать невероятно сложно. Даже после 1861 года не каждый в России был готов признаться: «Моя мать была крепостной». Так что о крепостной любви мы знаем куда меньше, чем о крепостной ненависти. Такие сюжеты отражены в документах следствия, в бумагах губернских властей и в отчетах министров, направленных императорам. Крепостная ненависть тоже была. И еще какая!

Глава 2 Крепостная ненависть