Крепость

Новый год встречали уже вдвоем, Сталёк не рассчитал сил, заснул на кухне, на продавленном диванчике, куда уполз тихонько, не забыв утащить с собой бутыль с разбавленным спиртом. Пошел покурить, да и отключился, храпел с открытым ртом, откатив нижнюю губу, что делало его лицо похожим на медвежье рыло. Белую рубашку он сразу же умудрился запачкать пеплом и посадил жирное пятно под сердцем, мотню на джинсах забыл застегнуть, вернув таким образом себе привычный облик богодула. Точка невозврата была пройдена, он сорвался-таки в запой, к которому стремилась алчущая водки душа.

Президентскую речь Мальцов не слушал принципиально. Лена было робко возразила:

– Вдруг скажет что-то важное?

– Что он скажет такого, Лена, о чем ты не знала? Самое важное – ты тут, рядом, даже Сталёк почти дотянул, я был уверен, что он из дома не выйдет со своим запасом.

– Как же, Новый год, – пропела Лена, – главный праздник, я его всегда ждала. Время идет себе месяц за месяцем, всего бывает, а в Новый год по-особенному, все кругом светятся и горя нет.

– Потом быстро нажрутся и давай столы крушить, чтоб, значит, карась не дремал?

– И такое бывало, а всё же праздник! Ты разве не рад?

– Ага, рад.

– Моя, значит, правда.

Наконец на экране появились часы, Мальцов увеличил звук. С двенадцатым ударом чокнулись и пожелали друг другу счастья. Выпили до дна. Лена подошла к нему, обняла и трижды поцеловала в губы и сразу всплакнула и уткнулась ему в плечо. Он погладил ее по голове, как маленькую девочку. Лена подняла раскрасневшееся лицо, смахнула слезинки и снова расплылась в тихой улыбке, вздохнула тяжело:

– Не чаяла тебя на праздник увидеть, честно скажу, думала, сбежал к своим. Новый год одной встречать грустно, но я приготовилась.

– Я же обещал, как можно?

– Всё можно, видать, не к кому было бежать.

– И это правда, Лена.

Он вдруг начал говорить о Нине и, почувствовав поддержку, ничего не утаил – Лена сопереживала его несчастье как свое собственное, вся превратившись в слух. Выговорившись, ощутил облегчение, махнул рюмку водки, припечатал ею стол, словно поставил точку.

– Вот такие дела, жизнь моя кончена, факт! – подвел он горький итог.

Лена понимающе кивнула, словно приняла к сведению его заявление, просто подвинула поближе к нему тарелку с пирогами:

– Закуси, пока дают, счастье не выгорюешь. Погоди, родит она, может, образумится.

– Не уверен, напролом пошла.

– Сильно ее поколачивал? – без всякого укора спросила она.

– Что ты, – Мальцов рассмеялся, – пальцем ни разу не тронул. Кричал на нее, случалось, мы, Мальцовы, все вспыльчивые. Не в этом дело – в деньгах.

– Деньги всем нужны. Простишь ее?

Мальцов не ответил, выпил еще водки, вяло куснул кусочек пирога.

– Неужто здесь станешь жить? Конец нашему аулу настает. Не сдюжишь, Иван, тут привычка нужна и дело. Вон видишь, Сталёк: спился в край, ни богу свечка ни черту кочерга. Или будешь книжки писать?

– Чего тут не жить, свобода!

– Свобода, говоришь? – Лена поджала губы, словно услышала что-то обидное, на лбу собрались параллельные морщины, она впилась в него прищуренными, изучающими глазами. – Это какое такое чувство, свобода? Ведь так о нем говорят, как о чувстве, но почему я-то никакой свободы не чувствую и не могу почувствовать. Я такое слово часто слышала, но я его не понимаю. Кричат по телевизору – свобода, свобода! В школе нам о нем говорили, ну, когда крестьян освободили при царе. Я могу такое понять, но ведь свобода всегда от чего-то бывает. У тебя-то от чего свобода? Тебя никто в цепях не держит. По мне, что свобода, что лень – всё едино: лег на спинку и лапы кверху, а картошка сама в рот запрыгнет? А жизнь, смерть где – нет их? Кто ту свободу в руках подержал?

– Ты всё упрощаешь, Лена. Одно дело – народ дурить по телевизору, народ всегда дурят, другое – думать о настоящей свободе, о некоем состоянии духа. Философы сколько книг о ней написали, это как счастье, в руках ее не подержишь, это ты верно подметила.

– Счастье – мне это понятно, счастье я чувствую или вспоминаю, когда взгрустнется. Больше всё детство вспоминаю, бабушку, подруг ее, в нашей деревне люди добрые жили. Счастье – оно либо есть, либо его нет, либо завелось, да сбежало к другой. От свободы-то какой прок? Я думаю, если ты свободен, выходит, ты от всего свободен, значит, мы рождаемся, живем и страдаем понапрасну?

– При чем тут страдание, Лена?

– При том. Жизнь нам дана от родителей, ее получаешь и всё, слов лишних не надо. Мы все жизнь проживаем страдая, каждый по-своему, всем достается, ни одного не встречала, чтобы жизнь в масле прокатался, если только не идиот – те вечно лыбятся, а сказать не могут. Они, что ли, свободные? Несчастные люди, с детства в могилу запечатаны. Смиряться надо, прилаживаться к жизни, мне так еще бабушка говорила, когда мама померла, а на твою свободу времени нет. Кто в облаках не витает, у того вся жизнь – работа, без нее – вон на тюфяке храпит свободный человек. В лесу живет, а дров на ползимы не хватит, о чем он думает? Выпил и от мира откупился, а от смерти не откупишься.