Крепость

Соответственно, и брать с японцев было практически нечего. Нет, разумеется, в любом, даже самом бедном захваченном городе, если постараться да вдумчиво поискать, найти можно немало, однако в том-то и дело, что на серьезный трехдневный грабеж, как в старину, не было времени. К тому же победители оказались слишком малочисленны, и сами прекрасно понимали, что в уличных боях их попросту задавят. Не умением — так числом, ударом из-за угла или выстрелом в спину. Пришлось брать что попало под руку и уходить, соответственно, казаки прошлись лишь по окраине, бедной части города. Единственно, кое-что нагребли на самих портовых складах, но это относилось главным образом к продовольствию, несколько разнообразившему рацион. Ну и трофейным оружием, конечно, разжились, главным образом офицерским. Традиция при любой возможности тащить домой всевозможное колюще-рубяще-стреляющее железо буквально заставила казаков натащить на корабли целую кучу этого хлама. Именно хлама — стандартный офицерский клинок качеством не блистал, да и древние, с большой историей, катаны оказались не лучше. Острые — да, на иные волосок брось — распадется, но притом и прямого удара такие сабли не держали, начисто проигрывая Златоустовским шашкам. Иной раз от удара русского клинка такие катаны разлетались на куски. Плюс к тому сами японцы были отнюдь не лучшими фехтовальщиками, и отточенное в бою со всеми подряд казачье искусство владения холодным оружием переигрывало их фамильные школы по всем статьям. Для казаков, предки которых рубились насмерть и с европейцами, и с турками, и с персами… да проще найти тех, кого они не рубили, японцы оказались всего лишь одним противником в длинной чреде себе подобных, не самым опасным, кстати.

Пожалуй, единственным успехом десанта в плане трофеев оказалось захваченное без единого выстрела местное гнездо порока. Эссен ожидал чего угодно, но никак не того, что к нему приволокут столько гейш. А главное, узнал он об этом безобразии уже намного позже, когда его корабли вышли в море, и изменить что-либо не представлялось возможным. Бравые десантники же, не будь дураки, загнали жриц любви на «Енисей», что и позволило им провести сию рискованную операцию вдали от сурового начальственного ока. Правда, как подозревал Николай Оттович, Бахирев вполне мог об этом знать, но командир «Рюрика» к тому, что его подчиненные шляются по борделям, относился с пониманием. Сам был в этом плане не дурак… Совсем не дурак, надо признать. Поэтому неудивительно, что он, заметив, кого именно загоняют на борт транспорта, деликатно отвернулся. В конце концов, на теперь уже четырех кораблях находилось более тысячи молодых, здоровых мужчин, а многомесячное воздержание может оказаться вредным не только для здоровья, но и для дисциплины и боевого духа. Михаил Коронатович знал, где требуется поднажать, а в каком месте лучше давать слабину, и сейчас был как раз такой случай. В конце концов, импровизированный плавучий бордель лучше, чем нервные срывы у матросов, которые все же живые существа, а не винтики.

Однако разгром вражеского порта — это еще полдела, не менее важным было из него уйти, причем желательно целыми. Японских батарей Эссен не слишком опасался — все же их орудия не могли причинить его флагману серьезного урона. Тем не менее они не были подавлены при наглом прорыве в бухту, и десант их тоже не обезвредил, слишком уж он был малочисленным, да и времени катастрофически не хватало. Получать же лишние снаряды, пусть и из устаревших даже по меркам этой войны орудий, не хотелось, тем более что «Енисей», в отличие от крейсера, не был защищен даже пародией на броню. И потому «Рюрик», подойдя к выходу из бухты, замер, словно в нерешительности. Японские офицеры на батареях, наверное, гадали о причинах столь странного поведения — то ли русские ждали темноты, предпочтя открытому бою незначительную навигационную опасность, то ли собирались опять высаживать десант, то ли еще что-нибудь… Ответом на все эти вопросы стал локальный апокалипсис, разыгравшийся в только что покинутом «Рюриком» порту.