Крепость

-Этот Реберг ни разу не ходил в море! – вновь долетает голос Йордана.

- Так откуда же он знает суть подводного флота?

- Суть? Суть! – передразнивает Йордан, – Он просто читал военные сводки – может быть и твои.

- Да ну! – вырывается у меня, – В чем же тогда моя вина?

Как и все остальные до театра мы добираемся на метро: сказываются трудности с бензином.

Бернингер тоже увязался за нами. Никакой возможности нет избавиться от этого помпезного, довольно подлого человека. В метро он так развязно болтает, словно совершенно невозможно представить себе, что имеются французы, понимающие немецкую речь, о том, что в этот раз у него совсем нет денег на бордель: он должен экономить. Он здорово пошиковал в Ла Боле. Уборщица, некая мадам Andr;, получала жалование в комендатуре. Теперь предстоит в третий раз выслушать эту поросшую мхом историю, т.к. Йордан выказывает неподдельный интерес, и нет никакой возможности заткнуть грязную пасть Бернингера.

- Милая мадам Andr;, – начинает рассказ Бернингер. – из военнопленных – откуда-то из крестьян Швабии. И когда она убирала мою комнату, я всегда давал ей возможность немного потереть, а потом ха-ха-ха…

Йордан стоит, уперев руки в бока, и таращится на Бернингера, словно это невиданное существо. Я мог бы его предупредить: сейчас мы завязнем в этой истории – но предпочитаю нейтралитет. Придется Йордану, стиснув зубы выслушать всю эту чепуху. Надеюсь лишь на то, что ни один француз не поймет этой свинской истории.

- … потом я спускаю брюки, – продолжает Бернингер, – и усаживаюсь на унитаз, как наездник в седло своего скакуна. В свою очередь, мадам Andr; стягивает с себя трусики, заметьте одной рукой! А … .

Ловлю вопросительный взгляд Йордана. Это как раз то, чего и добивался Бернингер, и удовлетворенно хмыкнув, он продолжает: «… а другой рукой крепко держит свою метлу». Йордан одаривает Бернингера испепеляющим взглядом, но тому все равно: – А затем – быстро выговаривает тот, – дама садится на меня. Буквально насаживая себя на мой член, и скачет, словно дикий охотник. Гвоздем же программы является то, что палкой от метлы она бьет в такт движениям по полу – все просто как ясный день!».

- Приехали! – лаконично выдает Йордан, – Пора выходить!

Проходя по скверику с низкими клумбами, Йордан приостанавливается и шепчет: «Вот бы это услышал наш государственный драматург!» – «Знаешь, жену этого господина я вообще-то узнал еще в Берлине – нет, не драматурга, а этого Бернингера». Это заинтересовывает Йордана, и я поясняю: «Божественная блондинка с голосом, как шелест листвы. Я должен был передать ей посылочку от ее мужа, к тому же на вечеринке с распитием кофе, а там сидело еще три похожие как сестры блондинки в плетеных креслах вокруг такого же плетеного стола. Судя по стоявшим на столе среди тарелок и кофейным чашкам пустым бутылкам из-под ликера, дамы уже изрядно потребили алкоголя. Одна из роскошных блондинок потирая ушко, спрашивает меня о том, как ЭТО было у меня с французскими мадемуазелями и мадамами в Ла Боле. Другая призывным тоном добавляет, что слышала чудесные рассказы о настоящих оргиях.

- А вот мой муж этим не занимается! – резко заявляет жена Бернингера, и я запинаясь подтверждаю: «Боже упаси! Конечно, нет!» Мадам Andr; и эта блондинка, буквально выпрыгивающая из бюстгальтера: какое противоречие!

Когда входим в фойе театра, Йордан шепчет, обращаясь ко мне: «Садимся так, чтобы можно было незаметно смыться». – А антракта не будет? – Думаю, что нет. Я читал, что все пройдет на одном дыхании.

В зале мелькают разряженные офицеры в синей и полевой серой форме, в голубой форме Люфтваффе. Несколько человек в кладбищенски-черной форме, также возникают в толпе то там то тут.

Свет гаснет, и занавес медленно открывается. Сцена темна. Внезапно справа, сверху, тьму рассекает яркий белый луч света и упирается в стоящую на сцене фигуру. Глазам не верю: наш Бисмарк! Луч освещает задник сцены, так что Бисмарк резко выделяется на его фоне, и тут же начинает вещать более зычным, чем в своем дворце, почти замогильным голосом. Я просто заворожен им. «Драматическое искусство Третьего Рейха… как всякое искусство наполнено почти фантастическими аллегориями… говоря словами Фюрера…». Не могу более слушать эту ахинею. А от декламационного тона артистов меня просто смаривает сон. Ничего не могу с собой поделать: мысли не могут задержаться на постановке больше пяти минут. Мои мысли – мои скакуны!

Йордан начинает показывать свое горячее возмущение постановкой. Прикладываю к его губам указательный палец, чтобы он заткнулся и, уловив момент громкого шума на сцене, шепчу ему: «Мы не в Баль Майоль!» – «Да лучше бы я там и остался!» – шипит Йордан, и добавляет: «Ну и скукотища!».

Актеры, играющие на импровизированной подлодке командиров лодки, играют настолько жеманно и дурашливо, что просто ужас. Все события происходят в кругу благородных дам. При этом абсолютно все гнусавят, что придает всей сцене еще более дурашливый тон.