Крепость

Упрекаю себя в том, что слишком быстро закрыл высокую, тяжелую дверь перед этими кар-тинами из ада. Посмотреть бы подольше и точнее, как я приучен делать, а этого я и не сделал. Струсил? Перенервничал? Старый ужас перед видом крови и ран?

Теперь стыжусь этого.

Покрытая булыжником улица имеет по правой стороне ряд домов, слева же прямую, уходя-щую вдаль бесконечную железную решетку.

Проезжая мимо, кажется, что решетчатый забор выставлен слишком вертикально, словно при съемке фильма.

И тут вдруг слышу стрельбу – ружейный огонь. Приказываю остановиться и, цепляясь руками за скобы и выемки, выбираюсь из «ковчега».

За решеткой как в широком ущелье лежат железнодорожные пути: И там, словно черные сгу-стки, мчатся друг от друга люди! Новые выстрелы, крики.

Проклятье! Неужели снова влипли?!

Неужели мы опять оказались, как и всегда, в полном говне? Что за сцена разыгрывается те-перь?

Пешеходы останавливаются рядом со мной и вглядываются через решетки в покрытое черной краской ущелье с серебряными поблескивающими рельсами на земле.

В решетке виднеется проход – идущая вниз лестница. Теперь некоторые фигуры снизу подбе-гают к лестнице, пытаясь забраться по ней: серые куртки, бритые головы. Вижу, как солдаты в стальных касках мчатся толпой, дурацкие противогазные сумки бьют их по задам, карабины в руках. Один останавливается и стреляет вертикально в воздух – и так же поступает еще один.

- Надо уносить задницы! – слышу голос Бартля. – Этот парень стреляет прямо в нас!

И сказав это, Бартль вопросительно смотрит на меня. Но что, скажите на милость, мы должны делать?

Снова стреляют.

Один падает на землю – он из тех людей, что стояли у решетки, в него попали.

Вижу совершенно близко искаженное страхом лицо и полный отчаяния голос:

- Aidez-moi! – проникает в меня.

Господи! Голос Симоны! Лицо снова исчезает. «Aidez-moi!» доносится снова. Это треугольное лицо, эти остро торчащие скулы – это могла быть только Симона! Эти темные глаза – глаза Симоны! Все происходит слишком быстро, будто при замедленной съемке. Симона оказывается уже снова очень далеко, чем, если бы я смог втянуть ее в «ковчег». Еще больше солдат подступает снизу. Симону толкают, тащат по лестнице и жестоко сталкивают вниз. И теперь у основания лестницы, где-то там, внизу, начинается дикая беготня. Между толпя-щихся людей мелькают одетые в черную форму фигуры. Солдаты? О нет! Это эсэсовцы! В царящей сумятице они стоят как застывшие манекены, а затем начинают стрелять с бедра. Вижу, как несколько подстриженных наголо голов падают на землю. Еще больше выстрелов, хлещущих остро, словно удары хлыстом, и еще больше падающих на землю тел. Стрельба доносится сразу с трех, нет, четырех сторон. Бартль держит в руке свой пистолет.

- Бартль! Вы сдурели? Идите в укрытие! Скорее, за «ковчег»!

Я едва дышу. Что же это за хаос?! Раскинув руки, вишу на решетке, как распятый.

- Что с Вами, господин обер-лейтенант? – кричит Бартль и подбегает ко мне.

- Немного занемел, Бартль, – хочу крикнуть в ответ, но голос отказывает.

- Не удивительно... я ..., – голос Бартля доносится издалека сквозь беспорядочные вой и крики там, на земле дорожного ущелья.

Когда стрельба стихает, говорю:

- Давайте выбираться! Быстрее! Мы должны как можно быстрее убраться отсюда...

- Конечно, господин обер-лейтенант.

- Вы знаете наш генеральный курс на восток, так и держать!

Мой череп готов треснуть.

Рычание команд не имеет конца. Пронзительные крики тоже. Внизу у путей все еще стреляют. Но вот резко свистит паровозный гудок и перекрывает все.

Вижу боязливо-расширенные глаза «кучера». Бартль помогает мне, подталкивая и вдвигая меня в «ковчег». После чего снова катим дальше.

Фронтоны домов проплывают мимо. Больше никакого шума, никаких испуганных криков, ни-какой стрельбы. Только резкие паровозные гудки все еще звучат в ушах.

Была ли это действительно Симона? Может ли это быть вообще Симона? А что, если транс-порт еще вовсе не отправился в Германию на прошлой неделе?

Вздор! Воспаленное воображение! Сплошная глупость! Никогда в жизни больше не может быть Симона! внушаю себе безмолвно. Но вместе с тем воспроизвожу в голове увиденное и испытываю глубокое беспокойство от того, как они охотились там на людей, будто охотники за черепами.

Но разве не сказал тот фельдфебель в Fresnes: «Эти проклятые французы – они заставляют нас вести поезда трижды вокруг города!»?

Я не заметил, на какую улицу свернул «кучер»: Мы, конечно, уже едем в совершенно невер-ном направлении – снова в Париж, вместо того, чтобы выбраться из него. В следующий миг нас останавливают фельджандармы на мотоцикле с коляской. Спросить этих цепных псов? Пока не могу принять решение, «кучер» уже останавливается.

Фельдфебель на мотоцикле пристально смотрит на меня, как будто желая сожрать. Такое странное явление как я и наш «ковчег» произносит он, наконец, он редко встречал.

Когда спрашиваю его о дороге в Нанси, жандарм медленно приходит в себя. И затем реши-тельно произносит:

- Я лучше провожу Вас, господин лейтенант, это довольно сложно объяснить...