Крепость

Когда Симона босиком проходит по полу между муравьиных дорожек, и начинает греметь тарелками на кухне, при этом напевая свою французскую песенку, и когда звон столовых приборов показывает, что скоро будет готова еда — обычно это были консервы, паштет из свиной головы, корнишоны и красное вино, — тогда меня наполняет чувство покоя и безопасности, и в этот миг никакие мировые потрясения не могут меня запугать.

В этот раз я хочу пережить все этапы швартовки. Швартовка сама по себе длится какие-то мгновения. Но для моряка, который возвратился невредимым из боевого похода, в этом мгновении есть нечто отличное от того, что чувствует обычный морской путешественник. В моих мыслях как-то вдруг всплыл “Царь Петр”. Ничего удивительного: ведь это он был моим издателем и ментором, Петр Зуркамп — тот, кто вложил мне в руку мой первый желтый томик Йозефа Конрада, и не мимоходом, походя, а с такой настойчивостью, словно вручил мне руководство к моей последующей деятельности.

Ловлю себя на том, что всех моих мыслях топчусь на одном месте, переступая с ноги на ногу. Не смешно ли звучит: топтаться на месте? Я всегда считаю, что это всего лишь метафора. Сейчас я понимаю ее значение буквально и стараюсь дать отдых затекшим мышцам ног. Сдвигаю, Бог знает, в какой раз за день, узкий обшлаг моей водолазки на левом запястье, для того, чтобы украдкой взглянуть на часы. Как трепетно бьется сердце! А время будто остановилось. “Где мы, где?/ А ведь до будущего есть еще минут пятнадцать…”

Сейчас у нас на левом траверзе островок в бухте Ла Боль. Я так плотно прижимаю бинокль к глазам, словно хочу там увидеть некое чудо. Я часто бывал на этом островке с Симоной: Это было еще то чувство: перед всеми постройками, но под защитой песчаных дюн, играть с нею в наши “игры”. Еще раз, а затем еще и еще раз. Мне до сих пор в течение прошедших недель удавалось как-то противостоять наплыву горячих воспоминаний, но сейчас они захлестывают меня с неистовой силой…. Через бинокль я могу даже различить небольшой погребок, который мы вырыли для себя.

С тех пор, как из очередного отпуска я привез с собой складную лодку-душегубку, остров был в нашем полном распоряжении. Симона старалась так глубоко спрятаться на баке лодки, что ее можно было бы увидеть только с самолета. И так вот кататься на лодке с Симоной, спрятавшейся между моими широко раздвинутыми коленями, ее головой уткнувшейся в низ моего живота — это было что-то!

Черт! Когда же прибудем на базу? Надеюсь, что удастся быстро проскочить через шлюз. Жаль, что не спросил оберштурмана, придем ли мы с приливом. Ведь в таком случае нам можно было бы пройти через шлюз — если вода в гавани будет одного уровня с морем, тогда оба шлюзовые ворота будут открыты одновременно. Однако едва ли можно рассчитывать на такое везение….

Мне нужно побыстрее спуститься вниз, чтобы упаковать фотопленки по-другому. Но, едва став на нижнюю палубу лодки, слышу: “Вряд ли пролетим как птицы… У меня уже нервы на пределе: как все пройдет на этот раз. Пред последним отпуском было довольно плохо!”

“Я всегда говорю, что чувства с каждым разом все острее и острее!”

“Пятый год войны! Чего еще ждать?”.

Не могу все это больше слышать. Я тоже, только физически присутствую на борту, а мысленно представляю себя идущим по узким сходням на берег. Бодро отдать воинскую честь Старику и лодке, а затем — прочь! Скользнуть мышкой через приветствующую толчею, парусиновую сумку в руку, и прямым курсом туда, где я определю координаты Симоны. Вот так было бы все по моему вкусу. Ладно, еще одна фотопленка уложена на новое место. Руки дрожат от нетерпения, и я прилагаю немало усилий, чтобы сдержать мандраж и разложить пленки по порядку: Так, пять U-пленок, семь F-пленок. Хм…Довольно много. 12 пленок умножить на 36 кадров, это будет, так …триста плюс семьдесят две, это будет …, ага 432. Вряд ли будет столько же удачных фотографий, т. к. обычно половина пленки плохая экспозиция. Ну, возможно штук триста — это все равно чертовски много.

Надеюсь, что в этот раз и руководство и бабье флотилии обрушат на нас нечто иное, чем духовой оркестр и охапки цветов. Старик опять будет топтаться на месте, словно неуклюжий медведь. Знаю, что охотнее всего он сделал бы, как он это называет: “подтасовку”, когда хочет показать свой ужас перед сухопутной бандой.

Перед выходом в боевой поход Старик был просто встревожен и взволнован, а сейчас он выглядит озлобленным и ожесточенным.

Едва сдерживаясь, он командует вахтенным: «Мы еще не ошвартовались! Прошу вас быть максимально внимательными!»

Старик прав. Во время вражеского воздушного налета уверенней чувствуешь себя все же в бункере на твердой земле, нежели на лодке в море. Видя в каком положении находится Старик, не могу сказать ему ни слова.

«Да что же это такое!» доносится до меня бормотанье старпома. Взглянув в ту же сторону, куда смотрит старпом, вижу: какой-то баркас идет нам навстречу и с каждым мгновением становится все больше и больше.