Крепость

Закрытым строем тянутся ряды новых самолетов. Их сине-черные тени на ярко-синем фоне. Надо мной проплывает могучий воздушный флот из дальних бомбардировщиков «Ланкастер-I». Сотня — нет, наверное, тысяча самолетов? Боже мой! Сколько же тонн бомб несут они в своем брюхе?

И тут я замечаю, что один Ланкастер, из третьего звена бомбардировочной эскадрильи, выпустил из себя шлейф черного дыма. Бомбардировщик вынырнул из общего строя и уже отчетливо видно, как он теряет управление. Он начинает резко заворачивать влево и из него, напоминая снежинки, вываливаются белые купола парашютов. В следующий миг, перевернувшись через левое крыло, машина быстро понеслась к земле.

— Они приземлятся рядом с нами! — раздается рев солдатских глоток. Я уже тоже заметил, что ветер сносит парашютистов в нашу сторону. Скорее в машину и вверх по грунтовке на поле.

Когда, через несколько минут мы вылетаем на пригорок, замечаю, уже издали, лежащего в низкой траве летчика. Ветра нет, и его парашют лежит вытянувшись вдоль дороги.

Парень лежит на спине. На голове у него простой шлем и мне видно его лицо: оно бледное, глаза закрыты. «Наверное, солнце слепит его» — мелькает мысль. И вдруг вздрагиваю: человек, неподвижно вытянувшийся на земле, абсолютно неподвижен. Пробую нащупать пульс, но его рука выскальзывает из моей и безжизненно падает на землю. Нет нужды щупать пульс: летчик мертв. Но почему? Нигде ни капли крови, ни видимых следов ранения. Парашют аккуратно уложен. Нет и следов тяжелого удара о землю. Вид такой, словно парень прилег на солнышке, уморился и уснул.

Может, он сломал себе шею? При падении треснулся обо что-то? Загадка!

Черный шлейф горящего самолета привлекает мое внимание. Еду туда! Этому парню здесь уже никто не нужен.

На зеленой луговой траве, словно гигантская подушка вздымается второй парашют. Наверное, под ним лежит еще один неудачник.

Мы мчимся так быстро, что из глаз слезу выдавливает. Водитель тормозит почти рядом с лежащим человеком.

Он тоже лежит на спине. Он сучит ногами так, будто едет на велосипеде, затем резко вытягивает ноги и безжизненно замирает. Вдруг ноги вновь колотят воздух, но снова падают. Теперь он резко трясет плечами. И это напоминает мне биение вытащенной из воды рыбы.

Не могу сообразить, что надо делать в этой ситуации: человек молчит, и глаза у него закрыты. На нем я также не вижу никаких следов ранений, нигде ни капли крови. Подходят двое солдат. Хочу уже приказать им: «Давайте его сюда!», как летчик пытается приподняться на локтях, но его затылок будто пришпилен к земле. Лишь живот изгибается дугой вверх. Раздается стон — человек резко вздрагивает и в ту же секунду, вытянувшись во весь рост, замирает. Он лежит совершенно ровно, лишь кисти рук задраны вверх. Рот открыт в немом крике. Глаза широко открыты и неподвижно смотрят в небо.

— Вот гад! — произносит один из солдат.

— Отошел. — говорит другой.

Два Фольксвагена с металлическим кузовом без заднего борта несутся мимо нас как наперегонки. Пристраиваемся за ними. Вся кавалькада останавливается на почтительном расстоянии от горящего самолета, т. к. боеприпасы трещат и разлетаются высоко в воздух трассерами. Однако трое или четверо человек подбираются пешком к самолету. Видно как эти люди вытаскивают за руки и ноги погибшего летчика из чрева горящего самолета. Зачем? Его самолет послужил бы ему прощальным крематорием.

Подбегают солдаты. Но, думаю, надо бы убраться отсюда поскорее: в любой момент могут налететь штурмовики. Навряд ли они пропустят такую массу людей.

Задаюсь вопросом: «Почему не сфотографировал тех летчиков, лежащих на земле?» Оробел? Или испугался? Почему во мне все опускается, когда вижу мертвецов? в Ла Боле мне надо было не стесняться сфотографировать мертвого летчика. Мне и сейчас стыдно, что на той фотографии моя собственная тень легла на мертвое тело.

Из головы никак не уходит вид мертвых летчиков увиденных сегодня. Так «уютно» вытянувшись, как тот, первый — в этом что-то странное. И вдруг меня осеняет: оба сегодняшних пилота были без кислородных масок. Что это может означать? Потолок их полета был 6–7 тысяч метров. Значит, они должны были быть в кислородных масках. Или нет? Надо бы спросить какого-нибудь летчика! Так и запишем в свою книжечку. Остается только найти кого-нибудь из летунов.

На городском рынке встречаю армейского капитана, бросающегося в глаза своей оживленностью: маленький, с пивным пузом, человечек, которому подошло бы слово: «Embonpoint». Капитан оказывается очень словоохотливым:

— Вчера на Берлин совершили воздушный налет 2500 американских бомбардировщиков и штурмовиков. Было сбито 44 самолета….

— Это сообщение Вермахта?

— Нет!

Это «нет» означает лишь то, что новости поступают также и с английских радиостанций. Но никак не могу представить себе 2500 бомбардировщиков. 2500 муравьев — это еще, куда ни шло, но не 2500 бомбардировщиков! Мое воображение просто отказывает мне в этом случае. Перевожу разговор на возможность второй высадки союзников.

— Сюда-то уж они точно не сунутся!