Крепость

Разыскивая зампотылу, вижу бойцов трудящихся над вещмешками моряков. Узнаю зампотылу: поддерживает дисциплину!

— Ботсмаат! — окликаю человека, который в этот момент затягивает один вещмешок.

— Слушаю, господин лейтенант?

— Экипажу какой лодки принадлежат все эти вещмешки? — интересуюсь у него и делаю короткое движение рукой в направлении груды вещмешков.

— U-810, господин лейтенант. Господина капитан-лейтенанта Айзенманна, — отвечает ботсмаат. — Никто не спасся, господин лейтенант!

Один за другим… Никто не прошел.

— И что теперь будет с этими вещмешками?

— Ничего, господин лейтенант: Они остаются здесь. Мы должны сложить их. И больше ничего.

— Но почему вы их еще и обыскиваете?

— Это приказ, господин лейтенант. Приказ зампотылу!

Пока осматриваюсь, подходит зампотылу и сразу же начинает объяснять:

— Мы еще, в целом, не завершили четыре лодки. Всего около двухсот вещмешков, приблизительно.

— Янки заявились слишком рано, — говорю с иронией, — не слишком-то предупредительны эти ковбои.

Однако зампотылу не понял иронии: В ответ зарабатываю лишь ожесточенный взгляд.

— В конце концов, мы же не можем просто все сжечь! — выкрикивает мне в лицо зампотылу.

— Вероятно, янки это сделают быстрее, — отвечаю резко.

— Это будет уже другое, — отвечает зампотылу совершенно серьезно. — Это было бы следствие войны! Но у меня есть восемьдесят еще не прибывших для отправки вещмешков и потому вообще еще не ликвидированных. Приблизительно двести всего, как я уже сказал.

Думаю: Если он еще раз скажет «ликвидированных», у меня сдадут нервы.

— Кстати, Вы могли бы оказаться полезным, — теперь зампотылу говорит с хитринкой, — Ведь при досмотре вещей, безусловно, должен находиться офицер. Это слишком щекотливая тема для людей, и мы не можем оставить их одних…

Пока я тупо молчу, зампотылу продолжает:

— Сейчас мы должны отобрать лишь то, что принадлежит флотилии. Все форменное обмундирование. Оно будет вычищено и снова размещено на складе. Вот смотрите, эти рукописные записи будут размножены на пишущей машинке. Один экземпляр пойдет в архив по наследственным делам, один останется здесь. У женатых требуется особая осторожность. Там следует убрать все, что могло бы указывать на внебрачные связи. С письмами тоже не так все просто. Ведь кто может знать наверняка — прекрасная Элеонора кузина или что-нибудь еще? Люди невероятно легкомысленны… То, что уйдет отсюда, безусловно, должно быть абсолютно чистым.

Зампотылу смотрит на меня взглядом полным надежды. Я словно стал меньше ростом от стыда, с которым все это выслушиваю, и молча принимаю.

Стоя вот так перед этим пространством с вещмешками, хочу влепить себе пощечину: Я даже кивал, и это могло быть воспринято зампотылу как согласие с его идиотским манерничаньем.

Кипя от ярости, спускаюсь по Rue de Siam. Перед пока еще существующими витринами либо опущены жалюзи, либо закрыты ставни. Мебельный магазинчик открыт, но кто нуждается сегодня в мебели?

Навстречу мне идет группа моряков. В брюках «единообразных» и этих дурацких пилотках на головах они напоминают карикатурные персонажи. И вскоре проходят мимо меня, приветствуя, с поднятыми, словно в благословлении, руками. Затем появляются гражданские, по виду которых понимаешь их предназначения: какой-нибудь персонал верфи, может быть, доверенные лица фирм, работающих на ОТ; несколько девушек в форме — военнослужащие вспомогательной службы ВМС. Как шикарно они выступали раньше, и какой же испуганный вид у них сейчас.

Но где же форма СС? Ни одного мудака с двойной серебряной руной в петлицах не видно. Неужто они все уже напялили гражданское шмотье?

Почти автоматически забредаю в Арсенал. Как всегда, наслаждаюсь богатым тоном ржавчины, покрывающим металлоконструкции смелых, изогнутых и рифленых форм, массивностью кабельных барабанов и орудий, стоящих на своих тумбовых поворотных лафетах и смотрящих на пирс.… В наступающих сумерках, формы мощных блоков принимают причудливые очертания, проступает мелкозернистая структура на больших поверхностях, а цвета становятся более интенсивными, чем в ярком свете дня.

Медленно подкрадывается вечер. Рабочий шум уже смолк.

От воды поднимается туман. Он так легок, что не может задушить желтые огни, а делает их даже ярче. Мои шаги звенят одиноко и слишком громко. Притом, что у меня уже давно нет подковок на каблуках. Вот бы сейчас грохот стоял!

Где-то стучит одинокий ставень. Кроме этого слышу глухое громыхание, в котором безуспешно пытаюсь найти хоть какой-то смысл. От этого необъяснимого шума я даже съеживаюсь. Что же это: Кто же там так тяжело ступает? Не подкрадываются ли там, чтобы схватить меня? Напрягаю слух и очень медленно поворачиваю голову слева направо. Но все, что я улавливаю в этих шумах, является лишь повторяющимися с почти регулярными интервалами ахами и стонами. Где-то трется древесина по кранцам: движение воды переводится в звук.

На завтраке Старик снова жалуется на «компетенцию путаницы».

— Скоро больше никто не поймет, кто, за что отвечает и кто, что должен определять. Нельзя даже понять, кто сегодня играет здесь важную роль!