Крепость

Внутри в Бункере стало более мрачно. Несколько секунд не понимаю, что так сильно изменило весь вид, но затем до меня доходит: Ворота к пещерам Бункера затянуты брезентом. Раньше все внутренне пространство освещалось дневным светом. Этот молочно-белый свет всегда мешал мне при фотографировании лодок в доке или в боксах, так как он довольно сильно контрастировал с тенями и приводил к ослеплению. Теперь ярко-белое дневное освещение проходит сквозь брезент лишь отдельными полосами.

Понимаю: брезент повесили на входе, чтобы свет огня и коптилок — также и из мастерских — не обозначали ночью цели для янки на полуострове. Иначе они могли бы стрелять своей артиллерией прямо в Бункер.

Почему они не пытаются стрелять в течение дня, не знаю. Исходя из эмблемы моей военной специальности, я — комендор флота, но я едва ли имею хоть малейшее представление об артиллерийской стрельбе.

Сухие доки — это сегодня огромные мертвые гробницы. Все громадное здание — это единый печальный горн, производящий на любого угнетающее действие. Нашим шикарным операторам стоило бы здесь сейчас поснимать, и они имели бы неповторимую картину наполненную смыслом нашего поражения.

Проскакиваю сквозь густые выхлопные газы сильно шумящего дизеля со стоящей на приколе баржи, и невольно отмечаю, что этот шум — единственный рабочий шум во всем огромном Бункере.

Не холодно, но меня знобит. Если бы хотел, то мог бы поотжиматься. А может и в самом деле погреться?

И вот, наконец, лежит лодка. Единственная на весь большом бокс — это производит странное впечатление.

Последняя лодка в Бункере! И теперь это моя лодка! Противоречивые чувства охватывают меня: прежнее очарование — и одновременно также странное, теплое чувство, которое я всегда чувствовал, когда видел корабль, на котором должен был отплывать, ощупывал его взглядом и пытался сопоставить себя с ним и его со мной.

Что за блажь! Мелькает мысль, и присаживаюсь на бухту троса. Так, сидя на ней, я

позволяю взгляду медленно путешествовать по всей лодке… Какая сложная вещь, допускать мысль, что эта тесная лодка является теперь моим кораблем, и при этом у меня возникают странные чувства: Я осматриваю подлодку таким твердым взглядом, как будто хочу и могу придать ей, словно живой сущности, мужество и выдержку…

Что? Поджилки затряслись? Я бы не хотел, чтобы кто-то увидел мою слабость. Но в Бункере сейчас никого нет.

Все это пустое циклопическое строение является плохим предзнаменованием. Воняет дизельным топливом, тухлой рыбой и гниющими морскими водорослями, и каждый звук

перекликается с шумом механизмов и моря — но не звенит, а глухо задыхается в этом шуме.

Мой взгляд привлекает странный большой матрас, который несет лодка со стороны рубки: антенна радара Hohentwiel. Мы еще не имели такого на U-96. Радар Hohentwiel отличается от других РЛС тем, что это не только активное устройство определения местоположения цели, но и пассивное, так как сообщает, если сама лодка обнаружена вражеским радиолокатором.

Но — как это только недавно рассказывал мне Старик — это новое устройство также указывает расстояние до цели, но не пеленгование. Также мне еще известно: Сигнал обнаружения цели проходит по трубкам Брауна в центральный командный пост линейно слева направо. Цели появляются в виде зубцов. По размеру зубцов можно сделать вывод о размере целей.

Я хочу подружиться с этой новой установкой и подхожу почти вплотную к краю пристани, к лодке, уперев взгляд в пол. Я должен быть предельно внимательным, так как повсюду валяются тюки, рюкзаки, ящики и все всевозможные тряпки. Снова и снова: нога высоко вверх — перешагнуть через швартов, три шага и снова через швартов. Я же, в конце концов, не хочу сломать себе еще и кости напоследок.

Вплотную к лодке, на пристани, сложены боеприпасы. Количеству их могу только удивляться, так как знаю, что все эти ВВ были размещены в лодке. Теперь никто, кажется, не имеет представления, куда их теперь деть. А потому они остаются лежать на пристани.

Лодка имеет — также и в этом ее отличие от U-96 — двойной застекленный «Зимний сад». На второй платформе стоит 37-мм орудие. А собственно в «зимнем саду» установлены два спаренных 20-мм орудия. Да еще 88-мм противотанковая пушка, который прежде стояла, как реликт со времен каперства, перед рубкой.

В следующий момент вижу оберштурмана, как он, с брезентовой сумкой в правой руке, пялится на меня. Его-то мне и недостает. Он сможет разъяснить мне, как долго мы будем добираться от Бреста до La Pallice.

Оберштурман перекладывает сумку в левую руку, приветствуя меня правой, и начинает движение по дуге, стараясь уклониться от встречи, но я быстро преграждаю ему путь:

— Оберштурман, сколько времени должна занять наша поездка?

— Так просто этого не скажешь, — отвечает он. — Это зависит от многих обстоятельств, господин лейтенант.

Я кручу пальцами вороток ключа в кармане и спрашиваю:

— От каких же?

— От тех, что встретятся нам на пути.

Оберштурман замечает, что меня раздражает такой ответ, поэтому он разъясняет свой ответ слегка напряженным голосом: