Крепость

Разгребаю связку писем обеими руками, быстро, как охотник за сокровищем, и не верю своим глазам: Целых три письма с моей фамилией на конвертах. Одно должно быть черт-те сколько раз туда и обратно пропутешествовало, так много на нем печатей и штемпелей. Оно от Гизелы. Значит, она еще жива. И письма из кассы пошивочной мастерской для офицеров, напоминание: Я имею долг в 50 рейхсмарок — просто смех!

Когда, наконец, стою в кабинете Бисмарка, то чувствую себя так, словно меня ударили мешком по голове. Итак, ничего не выйдет с автоматной очередью в столешницу письменного стола, чтобы вызвать дрожь у господина капитана. И уже совсем ничего с очередью в его толстое брюхо.

Балконная рама окна открыта. В проход бьется занавеска, словно белый флаг сдачи. Отвожу занавеску в сторону и выхожу на балкон: Подо мной большой черный, открытый Мерседес, ставший за нашим «ковчегом». Тяжелая машина сплошь нагружена коврами. И эта гора ковров увенчивается большими, положенными горизонтально торшерами, абажуры которых сильно деформированы.

Из здания по соседству двое в серой полевой форме тащат выглядящий довольно дорого комод. Дальше вверх по улице — это мне хорошо видно с балкона — тоже грузят машины. Там в очередь выстроились три, нет, четыре грузовика. Я совсем не знал, что на этой улице столько много штабов находилось! Они не имели никаких вывесок и никаких флагов на фронтонах зданий. Тайные штабы? Центры тайной полиции, оперативные группы рыцарей плаща и кинжала? Здесь в Париже собралась всевозможная мразь. Теперь выползают, словно крысы, из своих нор…

Картина повешенного солдата неожиданно возникает у меня перед глазами. Здесь никто не вешает этих свиней! Они могут грабить все, до чего только могут дотянуться, и никто их не призовет за это к ответу. Но как такое возможно, чтобы никто не приказал прекратить этот беспредел?

В эту минуту из соседнего дома уже снова кто-то вышагивает: Обе руки полны тонких, свернутых в рулон ковров. Галифе, начищенные до блеска сапоги, офицерская фуражка! И залезает с коврами в свой кюбельваген!

Проклятая банда свиней! Для них и бензин имеется в огромном количестве. Глухая ярость поднимается во мне. Если бы только Старик мог все это видеть!

Значит, ради этого вот тонули наши экипажи, ради того, чтобы все эти щеголеватые выпендрежники смогли делать себе здесь хорошую карьеру, а теперь смывались с ящиками и баулами награбленного… Большой театр героев! Этот номер, пожалуй, получил бы полную овацию!

На столе телефон! Позвонить бы сейчас Старику, вот было бы здорово!

Подношу трубку к уху: Тишина. Не имею представления, как здесь обслуживается телефон. Внизу на первом этаже, через коммутатор? Но даже если бы и знал, как он работает — едва ли смог бы пробиться в Брест. Там их уже давно провернули через кровавую мясорубку…

А может позвонить Главнокомандующему? Если бы удалось — это было бы что-то! Или КПФ? Просто приказать соединить меня с «Кораллом»… «Когда коралл рассмеется!» — любимое изречение Ульштайна снова приходит мне на ум. Главнокомандующему Морскими силами Вест? Он тоже навряд ли уже может говорить по телефону.

Опускаюсь в кресло Бисмарка: Все увиденное слишком много для меня…

Как в тумане понимаю, что они сорвали все гобелены даже в этом помещении. Отмечаю, что письменный стол почти чист, лишь в обоих его углах высятся папки скоросшивателей — аккуратно сложенных.

Пол выглядит по-другому…

Ясно! На его мраморе лежали ковры. А вот люстры оказались наверняка слишком тяжелы для вывоза.

И еще вспоминаю: Над камином висело полуслепое, но довольно дорогое венецианское зеркало.

Его тоже нет. Как могли эти приматы здесь знать о ценности таких зеркал? Взять, к примеру, Бисмарка, эту жалкую переодетую мразь в форме капитана второго ранга занимавшего должность главного пропагандиста всего региона? На оперативной карте, на стене, вижу: Минск в руках русских — и русские уже в Мемеле. Вплотную у Варшавы они стоят тоже, и, вероятно, теперь уже гораздо дальше…

С места, где я сейчас стою, могу, как наяву видеть этого засранца Бисмарка, который уперев в бедра руки, с удивлением смотрит, куда адъютант помещает флажки и как все меньше становится Великогерманский Рейх.

И также слышу его проклятья, что временное оставление позиций является лишь следствием приказа, свидетельствующего о стратегическом благоразумии Фюрера, так как вследствие этого, маршруты снабжения войск противника становятся более длинными и что речь может идти единственно и только о скорой окончательной победе.

«Только окончательная победа, и на окончательную победу направлены все действия Фюрера…».

Проклятые трепачи!

Стопка фронтовых газет разбросана по полу. Дениц в различных позах! Господин гросс-адмирал вместе со своим Фюрером должен был бы кусать себя за локти, вместо того, чтобы все еще размахивать своим дурацким адмиральским жезлом…

Подведем итоги.