Крепость

Петя запомнил Валерку, и поэтому при каждом дружеском жесте Юрки Желватова отступал, прячась в непонимание, в книги, в свою физику и математику, изображая человека не от мира сего. Да и, в самом деле, чуждо было ему — курить, сквернословить, ходить куда-то компаниями по вечерам. Не умел он этого. Как не умел и не хотел заниматься комсомольской работой, не метил и в спортсмены, будучи физически незакаленным и нетренированным, довольствуясь своим превосходством в учебе, думая про себя, что он, единственный из всех, на самом важном и правильном пути.

Петя чувствовал, что раздражает литератора. И не мог понять, почему. Он старался выполнять все его задания. Но ничто не спасало его от четверок и даже весьма частых троек, хотя все в классе были убеждены, что Петя знает предмет не хуже учителя. Лиза посмеивалась, говорила, что это-то и злит литератора как «интеллигента в первом поколении», ибо свои знания, которые мальчикам из профессорских семей достаются из воздуха, он (ухмылялась она) «добывал великим трудом, преодолевая бесчисленные бытовые трудности-». Поэтому не стоит на него обижаться. И тем более переживать. Но такое спокойное равнодушие не давалось Пете.

Но после звонка и он поддался стадному инстинкту, вытянул из парты свой невзрачный портфельчик, обтершийся, старый (старался Петя меньше к себе внимания привлекать), и принялся укладывать пенал, книжки, тетрадки. Однако спохватился он все же и тетрадку оставил, а портфель в парту сунул и крышку у парты прикрыл чуть раньше, чем крикнул Григории Александрович, учитель русского языка и литературы:

— Пре-кра-тить! Не кончился урок!

Затем Григорий Александрович неторопливо достал из кармана помятых техас большой носовой платок, шумно высморкался в него, снова сложил и спрятал в карман, насмешливо поглядел на класс (амплуа у него было такое: молодой преподаватель, разбивающий штампы, — игра в разночинца-народника, в Базарова, грубоватого, хамоватого, резкого, выше всего ставящего правду; это многим импонировало, даже Лизе). Похоже, Герц одного опасался: что «дети потомственных интеллигентов» будут иронизировать над ним. И, напротив, не ждал никакого подвоха со стороны «простого народа». И он тыльной стороной ладони еще раз вытер нос и сказал, по-своему флиртуя с классом и ловя обожающие взгляды:

— У вас в этом году выпускной экзамен. Но мне легче научить Желватова, который ничего не знает и думает, что голова его для кепарика предназначена, чем Вострикова с его профессорской библиотекой. Он из толстых книг чужие мысли мне подсовывает. Но просто всем вам надо внимательнее слушать на уроках, чтобы учиться высказывать собственное мнение, — усмехался Григорий Александрович.

И хотя задел он слегка и Желватова, самый увесистый булыжник был брошен в Петю. После слов литератора Петя сжался, потому что не умел защищаться от ударов, нападок и оскорблений, чувствуя себя слишком большим и неуклюжим, слишком открытым всякому насилию. И стал похож на испуганного, провинившегося первоклассника. «Скорее бы домой, — думал он. — Спрятаться от всех!..» И отвернулся от Вострикова Григорий Александрович, с холодным вниманием уставившись на троицу спортсменов — Юрку Желватова, Витю Кольчатого и молчаливого Костю Телкова.

Разумеется, не сразу прекратился шум в классе: снова доставались спрятанные уже тетради, хлопали крышки парт, готовились ручки. Дольше всех бурчали, и довольно громко, Петя даже поражался, до чего громко, — Желватов и Кольчатый (по прозвищу Змей), знавшие, что раз они школьные спортсмены и любимцы Игоря Сергеевича, учителя физкультуры, то многое им позволено, чего бы другим с рук не сошло. Кольчатый, например, мог после урока обществоведения о социалистическом образе жизни, почти при учителе, как бы себе под нос, но так, что все слышали, ворчать, юродствуя языком: «Это, бля, все вранье. Что мы, ребенки, что ли? Повесили Володькин патрет и думают, что все прикроют им. Па-ду-ма-ешь, пра-ви-те-ли!.. Усатого на них нет! Распродают Расею мериканцам, себе хоромы мастерят, явреям каперативы строят. Гнать их отсюда. Как у себя расположились. Едут и пускай едут! Их квартеры себе приберем. У русского человека где на капе-ратив деньги? Вот в блочных склёпах и живем»? — «Повесить их, на куй, надо, — лениво возражал Желватов. — Не кера русскую землю засорять». Но никто не шил им политику и даже хулиганство. Знали все, что Игорь Сергеевич тоже патриот, а мальчики эти посылаются им на соревнования, где они борются за честь школы. За спортивность и патриотизм прощалось им почти все, даже плохая успеваемость. Правда, на уроках литературы вели они себя посмирнее. Поэтому и они стихли. Григорию Александровичу прекословить никто не решался. Стало слышно, как за окном бьется под ветром полуотвалившийся кусок жестяной кровли.