Крепость

…А тогда, на Кузнецком, он не был ни внимательным, ни осторожным, слепо поверил, чувствуя себя удачливо-неуязвимым героем, когда невысокий малый хрипло, не подымая на него глаз, шепнул: «Колонии есть. Колонии нужны?» Петя, радостно ойкнув, сказал: «Да. Очень. Покажи какие» — «Пойдем, покажу», — ответил продавец и, выставив вперед правое плечо, зашел в подъезд дома метрах в пяти от толпившихся марочников. Петя автоматически шагнул следом за ним. Вожатый взбежал на один пролет вверх, остановившись на лестничной площадке между первым и вторым этажом, пояснив невнятно: «Тут окно, тут виднее». Хотя и на улице вроде бы достаточно светло было. Все еще ничего не подозревая, лопух Петя поднялся за ним. «Ну, показывай». Малый замялся. По-прежнему не глядя Пете в лицо, сунул правую руку за пазуху, некоторое время поковырялся там и вытащил затрепанную и засаленную записную книжку вместо кляссера. Петя успел подумать, что, наверное, марки разложены между страницами и что, судя по измятости и грязности страниц, марки в плохом состоянии и, скорее всего, он их не купит. Даже не сообразил в тот момент, что настоящие продавцы так с марками, своим товаром, не обращаются. Томясь, малый сделал вид, что собирается листать свою книжицу, как вдруг обрадованно вздохнул, сверкнул глазами и спрятал ее в карман. Снизу взлетели на их площадку три или четыре парня, их ровесника. Такие же, как и приведший его, по виду «без определенных занятий», будто и не учились в школе, немытые, угловатые, оскаленные и щербатые, короткоростые, с широкими, сильными ладонями, сжатыми сейчас в кулаки. Вроде тех — как Петя сразу не узнал, не сообразил! — что толклись вечерами у школы, жили в бараках, в хрущобах заводских районов (недалеко, всего в квартале от Петиной школы, за мостом, был завод имени Петра Алексеева, куда их водили собирать металлолом, там он их нагляделся), ходили вооруженные кастетами, палками, и остро заточенными железками, которые они называли пиками. И сверху ринулось, со второго этажа, высыпавшись из-за застекленной двери, примерно пять таких же запыхавшихся (по этажу, видно, обегали) существ. И на лестничной площадке, в жилом вроде бы доме, неподалеку от прогуливавшихся по Кузнецкому милиционеров, которые должны защищать мирных жителей, он моментально оказался в чьей-то власти, отрезанным от остального мира: с ним в эти секунды можно было сделать все, что угодно, он это понимал и чувствовал. «Деньги давай», — почему-то смущенно пробормотал заманивший его в ловушку малый. Сверху тем временем не очень спеша спускался главарь малолетней шайки. Ему было лет девятнадцать, и показался он Пете незлым и умным, вроде Валерки из пионерлагеря, который все шутил насчет его еврейского происхождения, потом ограбил учительницу, но лично к Пете относился скорее неплохо. Сейчас, вспоминая, он назвал бы главаря «более развитым», чем подчиненные ему шакалы, и не таким злобно готовым на любое. Но все равно Петя испугался настолько, что ему даже перестало быть страшно и он смотрел на происходившее с ним как бы со стороны. Ноги поначалу отнялись, потом оказались снова на месте, горло сначала пересохло, потом стало снова ничего: надо было ведь жить дальше внутри этой пугающей до одури ситуации. Минуты — это тоже жизнь, как он тогда понял. Он сунул руку во внутренний карман и, сам поражаясь своему спокойствию, протянул пачку рублевок заманившему его. Тот схватил деньги и передал высокому главарю. Высокий пересчитал деньги, сунул в брюки и спросил: «Что в других карманах?» Петю схватили за руки и моментально обшарили. Но ничего, кроме расчески, не нашли. Ничего больше и не было. Расческу протянули девятнадцатилетнему командарму. Тот взял, повертел ее недоуменно в руках, разве что не понюхал… Тогда Петя и произнес то, чем потом втайне гордился: «Расческу-то отдай…» Это был, как ему казалось, смелый поступок. Главарь еще раз повертел расческу: она явно была ему ни к чему. А может, и в самом деле подивился Петиной смелости, потому что вдруг отдал расческу и сказал: «За нами не ходи». И все они в секунду скатились вниз — и вон из подъезда. Петя медленно спустился по ступенькам, в подъезде остановился, мотая головой. Он не мог никак почувствовать, что такое произошло с ним, домашним, книжным мальчиком, никогда не ввязывавшимся ни в какие истории. Он не знал даже, как сказать про это маме: она, наверно, пристыдит его, что он не сопротивлялся, отдал просто так деньги. Все же рассказать маме пришлось, чтоб объяснить отсутствие марок и пропажу денег. Мама пришла в ужасную ярость. Вначале она решила пойти в милицию. «И что там сказать?» — робко спросил Петя. «Что ты вел себя как дурак, — отрезала мама. — Зачем ты пошел в этот подъезд? Не мог посмотреть марки на улице?» Потом она захотела обнаружить преступников. Но Петя, хотя и увидел высокого и заманившего его, ничего маме не сказал: они ведь поступили с ним сравнительно благородно — деньги, конечно, отобрали, но не избили, а могли. Так в расстройстве они и вернулись домой. Петя тогда и вывел закономерность, что все неприятности происходят от предмета, который нам нравится, иными словами, любовь чревата погибелью.