Крепость Бреслау

Тихо прошел маятниковые двери и остановился резко. Дверь одной из квартир на первом этаже распахнулась от сквозняка. Мок подошел к ней и через некоторое время изучал прихожую, заваленную стульями, а также скатертями, вывалившимися из открытого настежь шкафа. Посреди прихожей стояла швейная машинка марки «Singer».

Закрыв дверь квартиры, он заметил на ней резную табличку «Швейные услуги. Альфред Убер», и спустился на подвальную лестницу.

Франц склонился над женщиной и все настойчивей задавал ей один вопрос:

— Что ты знаешь о моем сыне Эрвине Моке? Говори все, блядь!

Эберхард склонился к брату и с ужасом заметил, что Франц стискивает ее щеки в своих узловатых пальцах. Женщина была еще очень молода. С его изуродованных губ, стиснутых Францем в узкий пятачок, не вылетало, однако, ничего, кроме крови и слюны.

Эберхард отошел к стене и нанес удар сверху, попав каблуком, подкованным набойкой, в центр железнодорожной фуражки. Франц скатился с нескольких ступенек и ударился головой о стену. Из-под сломанного козырька потекла струйка крови.

Эберхард подошел к брату, поднял его с колен и прошептал ему на ухо несколько фраз голосом таким сладким, как будто сочились любовные заклинания:

— Эта женщина была изнасилована русскими, а во влагалище вставили ей расколотую бутылку. Не называй ее блядь, я тебя убью. Ты идешь со мной или нет, ты свиное рыло?

— Иду, — прошептал Франц и схватил свой узел колыбели.

Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, одиннадцать утра

До позиции лейтенанта Лехнерта нигде не встретили санитаров, несмотря на то что вызывали их по радиостанции уже с точки, охраняемой капралом Хелльмигом. Эберхард вел очень медленно мотоцикл и осматривался вокруг. За ним сидел Франц, а в коляске лежала свернутая в клубок девушка, обернутая пахнущей смазкой железнодорожной шинелью.

В подземном городе сверкали грязно-желтые фонари на стенах и ацетиленовые горелки. В их свете Эберхард заметил дрожь, проходящую через лицо девушки. Он добавил газа и, размышляя о том, насколько стер носок своего изящного итальянского ботинка, включил третью передачу.

Несмотря на принцип правого, который единственный из правил дорожного движения работал в подземном Бреслау, пронесся мимо Садоваштрассе к позиции лейтенанта Лехнерта, где до того видел санитара. Теперь в этом месте не было никого, кроме часового.

Эберхард остановил мотоцикл, подняв из-под колес облака пыли.

— Позовите врача! — крикнул часовому.

— Это приказ! — заорал он, увидев его беспорядочные движения.

Братья вынесли в колыбели девушку и уложили ее на спину, закрывая ее перед занавеской. Компрессионная повязка из галстука пропиталась кровью. Девушка застонала и подняла веки. Во все глаза всматривалась в Эберхарда.

Под ее нежной и тонкой кожей пробежала очередная дрожь. Зрачки резко расширились. Легкие с трудом работали, нагнетая пузырьки крови к ее губам. Кровь все сгущающейся струей заполняла вену. На теле выступили красные пятна. Сфинктер ануса расслабился. Здоровая рука девушки пыталась сжаться на локте Эберхарда. Тот почувствовал лишь легкое прикосновение — как будто ласку. Пузырьки крови лопались на губах, жестких и сухих, сердце переставало работать. Он наклонился над девушкой. Из его выпученного глаза скатилась слеза.

Когда девушка умирала, капитан Эберхард Мок впервые сегодня не думал о своем испорченном гардеробе.

Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, полдень

Мок не попрощавшись расстался с братом вскоре после выхода на поверхность. Он не хотел на него смотреть, не поинтересовался тем, почему брат идет в направлении костела Спасителя. Он взглянул на мгновение, как сгорбленный старик Франц Мок шаркает старыми штиблетами по покрытой брусчаткой улице и скользит по каменному каньону, среди высоких домов Густав-Фрейтаг-Штрассе.

Он посмотрел на убитую девушку, которую его брат назвал «блядь». Ее стройные голые ноги высовывались из колыбели, блестки мундира сверкали на солнце. Мок сплюнул горькую никотиновую слюну и сел на бордюр рядом с телом девушки. Несмотря на вкус, закурил последнюю папиросу, которая была в золотом портсигаре, и задумался глубоко.

Покоя не давали ему два вопроса, которые, как нападающие осы, кололи его мозг. Если бы не они, давно бы уже сообщил о смерти «девушки с блестками» соответствующим службам, которые — как и Мок — квалифицировали это убийство как очередное зверское убийство русских, а сам Мок все дело отложил бы в своей памяти ad acta.

Если бы не эти два вопроса, вернулся бы домой, выпил стакан вина, помучился с женой, отдал дворнику одежду для очистки, а сам спустился бы в подвал, чтобы поздороваться со своими единственными друзьями.