Крепость Бреслау

— Пытать, — сказала Хелльнер и коснулась раскаленным стержнем лица Мока. Запах паленой кожи напомнил Моку о бомбардировке Гамбурга и Дрездена.

Боль распространился в сторону носа и глаза. Моку казалось, что раскрошился носовой хрящ, а глаз стал был вырван из глазницы. Ветер ворвался через разбитое окно кабинета и зашелестел разбросанными по полу книгами. Пароксизм боли ворвался в соединения костей черепа и дернул челюстями Мока. Взрыв поднял летучие шарики пыли.

Он заскрежетал зубами и закрыл глаза. В зазубренные отверстия в стеклах врывался черный жирный дым. Плиты костей черепа Мока были испещрены горящими кострами.

— У тебя сейчас на морде выжжен вопросительный знак, — улыбнулась Хелльнер. — Эта родинка подходит для тебя. Ты же следователь. Постоянно о чем-то спрашиваешь. Хочешь увидеть, как это взять кого-то на пытку?

Мок видел раскаленную кочергу, приближающуюся к простреленной ране. Сияющий оранжевый кончик коснулся повязки, и над плечом Мока поднялся синеватый дымок. Потом уже не было дыма, не было зуда, не было кабинета, разбитых окон и горящих старинных книг. Даже русские перестали обстреливать Бреслау. Потом был уже только глухой и пустой колодец боли.

Бреслау, воскресенье 8 апреля 1945 года, полтретьего

Он ощутил на лице ледяное дуновение ветра. Его шея лежала на кухонном подоконнике. За окном торчала только голова. Поднял ее и увидел руку, украшенную кольцом. Рука держала кувшин для молока. Из банки вместо молока выливались струи холодной воды. Редкие седые волосы Мока слиплись в мокрые пряди.

Дернулся всем телом. Он не мог пошевелиться. Его кто-то всей тяжестью прижимал к подоконнику.

— Очнулся. — Он услышал голос Гнерлиха, а потом почувствовал на затылке его тяжелую руку.

Упал безжизненно на черно-белый кафель пола. Несколько сильных пинков разложили его на кухне плашмя.

Кожа лица невольно сжалась. Из раны, разорванной кочергой, вытекала лимфа. Он не мог уже защитить от воздуха, который нагромоздился в легких.

Он начал стонать. Слезные каналы наполнялись соленой жидкостью. Мок заплакал от боли.

— Ну, пожалуйста, какие милые бобо. — Вальтраут Хелльнер наклонилась над Моком. — Поплакало бобо? Все в порядке. Сейчас вытрем слезки. Присыплем их чем-нибудь.

Хелльнер встала враскоряку над лицом пытаемого. Все еще усмехалась. В руке она держала какой-то маленький, блестящий стеклянный предмет. С хрустом открыла крышку.

Потом встала на колени и зафиксировала голову Мока между коленями, обдавая его покалеченные ноздри запахом своего паха. Он не мог пошевелиться. Он понял, что сел на него Гнерлих.

Я страдаю для тебя, Карен, думал он, что Бог меня наказал за страдания, которые я тебе причинил, я прошу Тебя, Боже, пошли мне еще больше боли, чтобы я искупил свою вину перед Карен, пусть я страдаю так, как Гертруда.

Хелльнер приставила палец к глазнице лежащего и не позволила ему закрыть левый глаз. Потом сыпнула соль в открытый глаз и выжженную метку.

Крик Мока был криком благодарения. Бог его услышал.

Бреслау, воскресенье 8 апреля 1945 года, три часа дня

Мок очнулся в ледяной воде. На краю ванны сидела Вальтраут Хелльнер и бурлила худыми пальцами поверхность воды. Гнерлих стоял чуть поодаль и наблюдал равнодушно всю сцену.

— О, какой красивый вид, — сказал Гнерлих. — Пожилой господин в ванне, а рядом с ним его няня, медсестра, ангел милосердия.

— Я не медсестра этого старика, Ганс, — отрезала Хелльнер. — И никогда не буду. Я могу ему только закрыть глаза в последний раз. — Через некоторое время ее губы растянулись в сладкой улыбке. — И что, милашка, хочешь принять ванну с пеной? — говоря это, высыпали в ванну совок какого-то порошка.

Мок с ужасом заметил лежащую рядом большую банку раствора, используемого служанкой Мартой для чистки сантехники. Смотрел на воду в ванной и ждал жжения тела. На данный момент он не чувствовал ничего, кроме холода и дрожи отвращения при виде своего сморщенного члена.

— Чего вы от меня хотите? — спросил охранницу. — Я скажу все и еще пожалею, что так мало знаю.

— Посмотри, Ганс, на это старика. — Хелльнер смотрела на Гнерлиха. — Все лепечет и лепечет. И еще какой остроумный. Сейчас испортим ему настроение. — Снова посмотрела на Мока. — Мало пены в ванне, милашка?

— Нет, нет! — крикнул Мок. — Столько, сколько нужно!

— Все мне сейчас расскажешь, — отрезала она грубым, мужским голосом. — Так, как я тебе все сказала тогда, при крысах.

— Что значит все? — Гнерлих потянул Хелльнер за волосы, вынуждая ее, чтобы на него посмотрела. — Что ты ему сказала, Траути? И об этом тоже?

Ванную заполнила тишина, нарушаемая только монотонным капанием воды в ванну и свистом «органов Сталина» за окнами. Гнерлих, все еще держа ее за волосы, прислонился к стене в позе денди, а Хелльнер продолжала смотреть на него с тревогой.

— Да, Ганс, — теперь голос охранницы был полон боли, — об этом тоже. Он заставил меня, он прикладывал мне крыс. Но ведь с ним мы закончим. Он уже никому ничего не скажет.