Ровно в десять к парадной подъехала почтовая карета, служащие в форме стали выгружать коробки, я спустилась, встретила их и показала, куда нести и где поставить, посылка была оплачена, так что тратиться не пришлось, я даже удивилась. Письма приложено не было, так что я просто открыла верхнюю коробку, развернула упаковочную бумагу и надолго осталась стоять над коробкой молча и неподвижно – внутри лежало классическое, совершенно новое, очень скромное и очевидно дорогое эльфийское платье. Все коробки были одинаковые. Не желая делать поспешных выводов, я открыла каждую, и в каждой нашла одно и то же – эльфийский шёлк модных при дворе цветов, камни модной огранки, стильные узоры, классические фасоны, мои размеры.
На крышке коробки была почтовая наклейка, заполненная маминым почерком, он был похож на мой, и ещё больше похож на бабушкин. Я вспомнила бабушкино письмо, что-то о том, что каждый виноват в своём банкротстве сам, и что давать в долг деньги тому, кто профукал свои, глупо и бессмысленно.
Я достала верхнее платье, аккуратно разложила на кровати и начала фотографировать.
***
К полуночи я успела закончить с фотографиями и домашним заданием, поужинать чаем и печеньем и прочитать половину книги про Вестника. Нашла там интересную сцену с пытками, которую рассказчик описывал с юмором, потому что «смотрел со стороны». Его описание собственных ощущений было пугающе сильно похоже на то состояние не-присутствия, которое накатывало на меня в постели с Аланом.
Я уже собиралась ложиться, когда услышала стук в дверь и рассмотрела по ту сторону ауру Алана, с которой что-то было не так. Я открыла, и меня чуть не снесло волной алкогольных паров – Алан с трудом держался на ногах и выглядел сильно мятым.
– Что случилось?
– Ничего не случилось! – жизнерадостно объявил Алан, разводя руками, – просто закончил работу и собираюсь спать. Присоединишься?
– Нет.
– Почему?! – он так неискренне удивился, что мне захотелось просто закрыть дверь у него перед носом и уйти, но я сдержалась.
– Не хочу.
– Лея... – он перестал улыбаться и прикидываться пьянее, чем он есть, тихо сказал: – Сними щиты.
– Не хочу.
– Я могу и сквозь них посмотреть, просто не хочу быть сволочью, пойми меня, пожалуйста.
– Быть или не быть сволочью – личный выбор каждого.
Он усмехнулся с ехидством:
– Ты лазила в моём телефоне.
– Ты не говорил, что не хочешь, чтобы я это делала. А я тебе говорю – я не сниму щиты, потому что не хочу их снимать.
– Тогда я сам сниму. И знай, что ты меня вынудила.
Я ощутила вмешательство, которого не поняла и не рассмотрела – это была очень странная магия, в Академии такому не учили. Алан изменился в лице и возмущённо заявил:
– Она врёт! Эта сука бессовестно врёт, ничего такого не было, мы просто...
Я подняла ладонь и поморщилась:
– Избавь меня от этой информации.
– Мы просто поцеловались, один раз, это ерунда!
– Я не хочу это обсуждать.
– А как мы выйдем из этой ситуации, если не будем её обсуждать? – он вошёл в комнату, оттерев меня в сторону, бросил через плечо: – Закрой дверь.
Я закрыла молча, и молча прислонилась к ней спиной – я его не приглашала, и готова была проводить в любую секунду.
Алан прошёлся по маленькой комнате до письменного стола у окна, потом обратно до обеденного стола, схватился за чайник и с пьяной улыбкой предложил:
– Чайку?
Я продолжала стоять молча и без мыслей, сознательно вводя себя в то мёртвое состояние, при котором моей души не было в теле, а за пределами тела ей было безмятежно и равнодушно.
Алан мрачно усмехнулся и спросил:
– Это месть такая, да? Нет, я понимаю, что заслужил, окей, – он поднял ладони сдающимся жестом, потом поднял ещё выше, опуская голову и признавая моё право на что угодно. Сел нормально и сказал ровным деловым тоном: – Не хочешь со мной спать – не надо. Но не надо вот так себя вести, ладно?
– Как я должна себя вести, расскажи мне, я буду.
Он уткнулся лицом в ладони и глухо застонал от досады и ярости, из него это фонтанировало, я прикладывала усилия, чтобы не впитывать эту энергию. Алан выпрямился, опустил руки и ровно сказал:
– Ладно. Мы завтра об этом поговорим.