Крепость души моей

Жара караулила на улице. Она с радостью набросилась, облапила горячими ладонями, едва за мной закрылась дверь магазина. На ступеньках «Жемчуга» курил Дмитрий Анатольевич в компании двух медсестер: Лидочки и Насти. Блондинка Лидочка и брюнетка Настя были в форменных зеленых халатах. Дмитрий Анатольевич – в парусиновых брюках и китайской рубашке с иероглифами. На ступеньках красовался знакомый футляр. На него, как на пьедестал, водрузили початую бутылку с жидким янтарем. И врач, и медсестры держали в руках пластиковые стаканчики с виски.

– Не желаете? – стоматолог отсалютовал мне стаканчиком и указал сигаретой, дымящейся в другой руке, на бутылку. – Тут пишут: «Extremely Rare». Очень редкий. Можно даже сказать, крайне редкий! Восемнадцать лет. Когда вы еще такое попробуете?

У меня правило: не пить до полудня. Но правила сменились исключениями.

– Вы и мертвого уговорите…

Сказал – и поперхнулся.

– Лидочка, – Дмитрий Анатольевич сделал вид, что не заметил мой конфуз, – налейте нашему пациенту… Нет, нашему гостю!

– Здравствуйте, Лида, здравствуйте, Настя…

– Вот, пожалуйста.

– Благодарю… Скажите, вы не ходили на окружную?

– Зачем? – изумился Дмитрий Анатольевич.

– Мало ли… Может, их стоит попросить? Всего лишь попросить?

– Кого?

– Ангелов. Может, вы тоже семнадцатый?

Язык мой – враг мой. Дмитрий Анатольевич моргал, недоумевая. На щеках его выступили красные пятна. Настя уставилась на меня, как на врага народа. Она что-то знает? Подозревает?! Да нет, откуда…

– Семнадцатый?

– Шутка, – хрипло сказал я. – Глупая шутка. Вы не ждете пациентов?

– Нет. В первый день еще пришло три человека, а со вчера – как отрезало. И сегодня с утра – тоже. Я звонил двоим, они трубку не берут. Мы и махнули рукой…

– Тогда зачем вы здесь? Шли бы по домам…

– Нет, так нельзя. Вдруг кто с острой болью заявится?

– И вы будете лечить его глотком виски?

– Ну почему же? Хотя…

– Все мы тут с острой болью, – сказала вдруг Настя. – Лечим друг друга, как можем.

Я кивнул, сгорая от стыда. Я не мог избавиться от мысли, что Настя в курсе. Что она намекает. Пока я казнил себя, Лида заплакала. Мы, все трое, кинулись утешать, зная, что утешить нечем. Но, как ни странно, слушая наши глупости, Лида действительно успокоилась. По крайней мере, перестала плакать. Вытерла платочком лицо, приняла у Дмитрия Анатольевича стаканчик «Glenmorangie» – и хлопнула виски единым махом, как водку. У нее снова выступили слезы на глазах. Отдышавшись, Лида жалко улыбнулась нам и попросила:

– Дайте закусить, а?

Вспомнив про колбасу и сыр, я полез в сумку. Дмитрий Анатольевич сбегал в кабинет и принес скальпель – резать колбасу.

11:17 …почему ты не радуешься?..

Он перехватил меня у кафе «Рио».

– По шашлычку? – спросил муж бывшей. – Я угощаю.

Не сговариваясь, мы заглянули поверх ограждения на летнюю площадку. Пустыня Гоби, хоть бы один человек. В зале кафе три-четыре столика были заняты. Там работал кондиционер, и горячий шашлык – прямо с мангала – густо усыпанный кольцами лука, выглядел, как полагается: лакомством, а не карой Божьей.

– Давай снаружи, – сказал муж бывшей. – Не так уж жарко…

– Да? – усомнился я.

– Что нам снег, что нам зной, что нам дождик проливной…

Когда мои друзья со мной, вспомнил я. Было странно слышать нотки заискивания в его голосе. Густой баритон, почти бас, с легкостью перекрывавший гвалт любой компании – сегодня баритон треснул, задребезжал. Из мужа бывшей выпустили воздух, хотя он и раньше не был мыльным пузырем.

– Ты меня караулил? – спросил я.

Он кивнул.

– Почему в гости не зашел?

Он пожал плечами.

Втайне я с ужасом представлял эти посиделки. Но отказать не мог. Не я, не ему и не сейчас. Может ли полено отказать тонущему, который за него хватается?

– Текилы? – спросил он.

И подмигнул. Больше это походило на нервный тик.

Его машина была припаркована у тротуара. Не восьмиместный бегемот, готовый умчать нас в счастливое будущее – спортивный «Peugeot», который он подарил бывшей в прошлом году на день рождения. Я задумался, жалко ли ему будет бросить эту красавицу, оставляя город за спиной. Наверняка, жалко. В сто раз жальче, чем многих людей. Люди абстрактны, а машина конкретна. Люди чужие, а машина твоя. Не сразу я вспомнил, что ему ничего не будет жалко. Ничего. Обнуление души до равнодушия. Уходя – уходи, и не оглядывайся.

– Пива, – сказал я. – Холодного.

Пиво легло на виски, как родное. Мне захорошело. Нас обслуживал лично хозяин, смуглый азер лет пятидесяти. Это джинн, подумал я. Джинн из кувшина. Сейчас я натравлю его на ангелов, и Судный день отменится. Пока они будут драться, швыряясь спецэффектами, благодарное население сбежит из обжитой ядерной воронки.

Я хихикнул. Муж бывшей посмотрел на меня с плохо скрываемым страхом.

– Я тебе благодарен, – сказал он. – Я тебе очень, очень благодарен.

– Не за что.

Меня разбирал хохот. Я еле сдерживался.

– Дашка просто прелесть, – сказал он, вертя в руках пивной бокал. От запотевшего стекла пальцы стали мокрыми. – Я люблю ее, как родную. Красивая пацанка, мальчишки аж шалеют.

– Ага. Красивая. Вся в меня.

– Чего ты смеешься?