Крепость души моей

– А в городе банда была, – сказал Боря сестрам. – Молодежная. Даже две банды. Их вожаки сперва дрались, а потом задружились. Против Кусаки. А чего? Надо ж как-то из-под купола выбираться?

– Банда, – с завистью протянул Синицын. – Живут же люди…

Синицын хотел в банду.

– Ты короче, – велел Николай Акимович. – Чем дело кончилось?

– Чем-чем, – вздохнула бухгалтер. – Ой, мама моя, мама…

– Выбрались? – настаивал полковник.

«Дура ты, – читалось в его взгляде, обращенном к Фрайман. – Носочница…»

– Ага, – кивнул Боря. – У них Техас. Ружья, револьверы. Динамит еще был. Они под землю спустились, к Кусаке. Революционерка, шериф, пацан-вожак с папой… Грохнули гада и выбрались. Не все, конечно…

– Не все, – вздохнула бухгалтер.

– Выбрались, – строго поправил Николай Акимович.

И вздохнул в свою очередь, чем сильно удивил Фрайман:

– Ружья, динамит. Живут же люди…

В листве каштана пробивалась ржавчина. Дремали бульдоги. Черная кошка, с опаской косясь на собак, подкрадывалась к голубям. Очередь возле цистерны иссякла. Продавщица сморкалась в платок. Ветер гнал по асфальту обрывок рекламки.

– На ангела с динамитом, – сказала старшая сестра Чикова.

– Нонсенс, – поддержала младшая. – Что вы городите, Николай Акимович?

Полковник взял правнука на руки:

– Да хоть на архангела! Была бы польза.

14:35 …дай, говорит, помереть спокойно…

– А я так…

– А мы так…

– А я так…

– А мы твою шашечку скушаем…

– Кушай-кушай. Не подавись…

– А если подавлюсь? Все равно сдохнем…

– Сдавайся и дохни на здоровье…

Чирикали воробьи. Журчал фонтан. Взвизгивали ролики на крутых поворотах. Иван Кузьмич, заслуженный механизатор сельского хозяйства, сдаваться не хотел. Уход на пенсию не сломил его упрямства. Закусив губу, он изучал ситуацию на доске.

– Очки надень, – издевался Пинчук, в прошлом врач-окулист.

Иван Кузьмич надел.

– Теперь сними, – Пинчук хохотнул. – Однохренственно, брат…

Зрители, стоящие за спинкой скамейки, вздыхали с сочувствием и надеждой. Игра шла на вылет, многим не терпелось занять место Ивана Кузьмича.

– Я-то ладно, – невпопад сказал заслуженный механизатор. – И ты ладно.

– И я ладно! – хлопнул его по плечу скрипач Рубинчик, первый в очереди. Седые волосы Рубинчика падали на плечи, черный хлопок футболки был засыпан слоем перхоти. – Вставай, Ваня, не тяни кота за яйца…

– И ты, – согласился Иван Кузьмич. – Мы пожили. А им за что?

Он указал на девчонок, обсевших край фонтана.

– При СССР такого не было, – вздохнул Пинчук. – Никаких ангелов.

– Не было, – согласился Иван Кузьмич. – А знаешь, почему?

– Сталин? – предположил Рубинчик.

– И Сталин тоже. А главное, мой батя жив был. И твой, Абраша.

Рубинчик нахмурился:

– Ты, Ваня, моего папеле не трожь. Мой папеле, земля ему пухом, Будапешт освобождал. Ногу там оставил. Заикнешься про Ташкент, дам в морду.

– Вот! – Иван Кузьмич воздел палец к небу. – Вот, Абраша!

– Что вот, погромщик?

– Будапешт! А мой батя до Берлина дошел…

– Мой Днепр форсировал, – Пинчук забросил в рот таблетку нитроглицерина. – В составе медбригады. Хирург от бога, руки золотые. До конца оперировал, всю жизнь. Примет стакан и режет. В больнице на него молились…

Девчонки на фонтане оживились, стреляя глазками. Мимо на досках, пугая голубей, промчалась орда башибузуков. Они прыгали через бордюры и разворачивались на ходу. От башибузуков за километр несло здоровым юношеским потом.

– Ждали, – сказал Иван Кузьмич. – Ждали ангелы-то…

– Чего ждали?

– Пока наши бати уйдут. Те, кто воевал.

– Гонишь, Ваня…

– Некому теперь к ним идти. Нету праведников. Мы, что ли, выйдем? Я за свою жизнь задниц перелизал… А ты, Абраша?

– А что я? – вскинулся Рубинчик. – И я тоже…

– Я не пойду, – кивнул Пинчук. – Нет, я не пойду. Говно я, говном помру.

Иван Кузьмич нахмурился:

– Ты не бреши, Петрович. Какое ты говно? Пацаны мы, мелочь. Сидим, шашечки гоняем, отцами хвалимся. Мой – Будапешт, мой до Берлина… Чистая пацанва. Ну, еще власти ругать – это на раз, если сидя. А бати наши взяли бы да пошли. На протезах, с орденами-медалями. Сгребли бы ангелов, итить их в бога-душу-мать, за белые крылья, смазали бы по лику херувимскому… «Вставай, страна огромная!» Некому вставать, мужики. Вымерли все, одни мы остались. А мы не пойдем, нет! Вот ангелы и ждали, пока бойцы вымрут. Хитрые, падлы…

– Ничего, – Пинчук оскалился со злобой. – Ничего, есть еще бойцы. Не все вымерли. Выйдут на окружную, может, и попустит…

– Ветераны? – спросил Рубинчик.

– Ага. Сами не дойдут, мы довезем. На руках донесем!

Рубинчик пошевелил пальцами: до-ми-соль диез.

– Ветераны – это да, – согласился он. – Не нам чета. Только, Петрович… Они ж убивали, понимаешь? На фронте. Людей убивали. Бойцы – это верно, а насчет праведности я не знаю…

– Фашистов убивали! – рявкнул Иван Кузьмич. – Фашистов!

– Допустим, – пальцы Рубинчика сыграли длинный пассаж. – А все равно людей. Думаешь, ангелы зачтут фашизм? Засчитают? Ой, не знаю…

– Жидовская ты морда, – Иван Кузьмич взялся за сердце. – Вечно все пересрешь… Вам, жидам, только дай волю!

Рубинчик засмеялся:

– А ты дай! Дай, Ваня! У нас большой опыт по части ангелов…