Крепость (ЛП)

Так, сидя у серого, огромного каменного исполина похожего на уснувшего слона, вдруг возвращаюсь мыслями к Симоне. Едва могу представить себе это Carpe-diem жизнью. Если бы она только придерживалась нашего негласного уговора: жить каждое мгновение с закрытыми глазами. Но нет: Симона постоянно твердила: «Apres la guerre…». Как будто у нас могло бы появиться время после этой войны….

Если бы я только знал, куда они запрятали Симону! Старик наверняка знает больше, чем говорит. Славненько было бы приставить к его башке пистолет и заставить проболтаться….

Вода освободила большое нагромождение прибрежных камней. Но здесь, где я рисую, невидно песка, а лишь скопище изъеденных морем подводных камней, похожих больше на сточенные зубы древних чудовищ.

Однажды я где-то прочел, что море не имеет памяти. Мол, море забывает все сразу — еще не исчезнув в дымке. Так писалось в противовес памяти земной тверди. Но и рассуждения о том, что суша имеет память, тоже не более чем иллюзия, которой мы сами себя поддерживаем и доказательством постоянно являем наши оценки вечных архитектурных шедевров. А правда в том, что до полного растворения в вечности на суше проходит намного больше времени, чем в водах моря.

Все сильнее и выше брызги воды. Ясно слышны резкие шипящие звуки, словно капли попадают на раскаленное железо: начинается прилив. Вода бьется о бастион рифов. Пора сворачиваться.

Как на U-96 Первый вахтофицер, так сейчас здесь адъютант читает за ужином изречения из отрывного календаря, «для всеобщего сведения», как это действо называет Старик. И, как и раньше, он комментирует эти изречения.

«Досрочно освобожденный редко раскаивается», читает адъютант. «Как это, адъютант?» интересуется Старик и это звучит язвительно.

Адъютант становится пунцовым и замолкает.

«Ну, давай дальше!», приказывает Старик и адъютант читает упавшим голосом следующий листок: «Трудолюбие — вот вечная лотерея!» — «Это вполне относится к инженеру флотилии» — гремит Старик.

Не перестаю удивляться: Старик, такой брюзга, а ведет себя как ребенок. Адъютант кисло улыбается, остальные же робко хмыкают, словно не знают о чем идет речь. И лишь Старый Штайнке сотрясается от смеха над грошовыми премудростями нашего командира.

За едой старший врач флотилии делится своей тревогой по поводу венерических заболеваний членов команд подлодок: «На лодках, пришедших за последнее время во флотилию, я обнаружил случаи гонореи. По-видимому, у нас есть люди, которые уклонились от лечения — это мне совсем не понятно. Раздаются голоса: ««Господа, инфекция блокирована»» — это от страха, что может возникнуть ненужная злость по поводу того, что многие матросы могут быть направлены в лазарет. Имеются и такие командиры, которые делают все, чтобы батальон не прошел обследование в лазарете: ««Я, понимаешь, сам такое пережил, так что не уступаю этому санитарному фельдфебелю», — продолжает врач флотилии, повысив голос, — А потом становится еще круче. Братва демонстрирует свои члены, но как им теперь поможешь, когда у них уже вместо яиц — яичница?»

Демонстрируют члены! Мне тоже частенько приходилось бывать в такой очереди. И до сих пор в ушах звенит: «Показывай свою вонючую «маслобойку!» Так, а теперь оттяни крайнюю плоть!»

Однажды, у стоявшего рядом со мной товарища в такой момент случилась эрекция. Фельдфебель-санитар увидал такое впервые, а потому громко заорал: «Это кто тут приказал вздыбиться?» и как ужаленный начал орать на бедолагу. Тот стоял пунцово-красный и сжимал в руке свою вздыбленную «маслобойку». Все кто был там, буквально падали от смеха!

Наш врач и меня мог бы так же представить, в конце концов.… С такими воспоминаниями можно и подавиться….

Демонстративно откладываю нож и вилку и делаю такую мину, которая должна выражать разочарование. Для старшего врача флотилии это, судя по всему, послужило сигналом продолжать в том же духе. И он начал рассказывать о двух новых случаях сифилиса, и пока я рассматриваю потолок и считаю лампы в люстре, он вдохновенно рассказывает о твердом и мягком шанкре так, словно о яйцах сваренных вкрутую и всмятку.

«В целом, господа командиры, я хотел сказать лишь одно: такое заболевание у бойца должно быть расценено как умышленное нанесение себе увечья, — продолжает врач, — Прошу обратить на это самое серьезное внимание!»

К счастью терпение Старика иссякло. «Довольно интересно и поучительно, — ворчит он в сторону оберштабсдоктора, — Особенно для молодых господ офицеров. Но полагаю, ваша лекция достигла своей цели. Так скажем». Старик смолкает на миг, а потом громко объявляет: «Через час прошу всех собраться здесь! Приятного аппетита, господа!»

Мне известно, почему Старик реагирует так резко: два унтер-офицера с лодки Мауэрсбергера должно быть умышленно заразились этой заразой. Один триппером, а другой сифилисом.