Крепость (ЛП)

Слева впереди вижу в поле редкую цепь из десяти… нет, больше, фигур с винтовками в положении для стрельбы с бедра, двигающихся во встречном направлении рядом с дорогой. Даю знак остановки. «Кучер» резко тянет машину вправо и жмет на тормоз. Бартль тут же выскакивает на дорогу.

— Там! — говорю отрывисто и указываю в направлении. — Дерьмо, что у нас нет бинокля — кажется, наши солдаты!

Отчетливо различаю галифе, сапоги и пилотки.

— Красные полосы! — восклицает Бартль.

Не могу понять, то, что вижу: Наверное, армейский штаб — с дробовиками!

— Что это должно означать? — недоумевает Бартль.

— Охоту на куропаток или на перепелов, или что-нибудь в этом роде — или на фазанов.

— Сейчас, в августе?

В этот миг двое краснополосников разряжают свои дробовики в ближайшие к ним кусты. Не могу разглядеть, попали ли они во что-нибудь. На полевой дороге за кустами стоит ряд легковых кюбельвагенов.

— Ну, дают! — говорит Бартль. — Прямо у дороги! Хотя меня уже ничего не удивляет.

— Их, вероятно, не снабдили продовольствием, и вот теперь стреляют себе на пропитание. Нужда не признает приказов…, — пытаюсь сострить.

Бартль лишь скалит в ответ зубы.

Когда уже снова находимся в движении, он все еще не может успокоиться. Слышу его бормотание:

— Тот прав — у кого больше прав!

Слева и справа от дороги внезапно появляется поле битвы войны: Сожженные амбары, выгоревшие останки автомобиля. Старый Ю-52 лежит в вытоптанной ниве.

Кажется, у самолета разбиты стойки шасси, а один из двух четырехлопастных дюралевых винтов деформирован. Корпус из гофрированного железа, очевидно, не получил повреждений.

— Вот внутри этого самолета мы, думаю, и найдем себе место для ночлега, — мелькает мысль, но в следующий миг мы уже скользим мимо.

Повезло, что танкисты так хорошо оказали мне врачебную помощь. Привязать руку с шиной аккуратно к телу, была не плохая идея. Но что, если у меня закончатся таблетки? Не должны ли они были закончиться еще в Нанси?

Проезжаем мимо искривленных, косо заостренных колышков ивовых изгородей качающихся, как ряд пьяных калек.

Окрашенные красной масляной краской белые километровые столбы невольно раздражают, так же как и телефонные столбы, видимые уголком глаза. Желание приказать «кучеру» остановиться, невольно захватывает всего меня. Но я должен справиться с этим…

Монастырь с окрашенными в зеленый цвет острыми башенками, каменные вазы на колоннах у стен и на стенах. Высматриваю надписи на немецком языке, но читаю только: «Centre ville» — «Meubles» — «Aux maisons rouges».

На большой площади перед отелем «Hotel de Ville von Pfalzburg» «кучер» внезапно останавливается.

Слева возвышается церковь из красного песчаника, посреди площади памятник какому-то полководцу: правая нога выставлена вперед, в левой руке перчатки вместо оружия или маршальского жезла.

— Колесо сдулося, — объявляет «кучер».

Значит, вынужденная остановка.

В то время как «кучер» и Бартль впрягаются в работу, осматриваю памятник вблизи.

Georges Mouton, генерал Наполеона, родился в Пфальцбурге 21 февраля 1770.

Читаю, что выбито на цоколе памятника: «Mon Mouton est un lion. Napoleon». И затем перечень списка битв: «Novi, Cenes, Laverra, Ulm, Austerlitz, Jena, Eylau, Friedland, Medina, Del Rio Secco, Burgos, Landshutt, Ratisbonne, Essling, Isle de Lobau, Wagram, Smolensk, Valentino, La Moskowa, Krasnoe, La Beresina, Letzen, Bautzen, Dresden, Arbezan, Leib¬sick» — и тут уж невольно смеюсь: Он здесь и его Наполеон! Движимый той же гордыней, что и Гитлер. Наполеону тоже не удалось широко раскрыть свою пасть: Waterloo — вот чем все закончилось.

Вокруг «ковчега» собираются дети, которые таращатся на нас так, будто мы с луны свалились. Дети с наголо остриженными головами и в одинаковых халатах. Сразу и не поймешь кто девочка, кто мальчик. Собственно говоря, следовало бы осмотреть карманы этой шумной публики. Я почти уверен, что в их больших карманах найдутся и большие заточки, и острые трехгранные подковные гвозди. Не слишком ли явно смеются они над нашей неудачей? С тех пор как мальчишки бросали такие гвозди перед нами на дороге у Нанси, я испытываю к таким вот детям недоверие.

Пятнадцать детей: Это значит, что я должен явиться перед ними с воинственным видом и сделаться посмешищем в их глазах. Поручить Бартлю? Тоже чепуха, говорю себе, обыскивать детей, в то время как на нас пялятся изо всех окон!

Надо бы поскорее завершить ремонт.

Как далеко еще может быть до Страсбурга? Там-то уж мы разыщем либо шины, либо другой транспорт. А потому, больше никакой самодеятельности — никаких излишеств.

Какая глупость, что эта авария произошла с нами здесь, в этом месте. Даже матери с детьми, крепко прижатыми к отставленным бедрам, не могут пройти мимо, чтобы не всматриваться в работу «кучера».

А тот весь покрыт потом. Он то и дело подозрительно осматривается вокруг себя.

Говорю ему, что ему не следует никого здесь опасаться:

— Все эти люди здесь лишь наполовину французы.

Но, тем не менее, делаю знак Бартлю оттеснить детей от машины.