Крепость сомнения

– Смотри, – предостерег он еще раз и, дав шенкеля, помчался в степь, разбрасывая скрюченные отростки пересохшей травы.

– Азия, – заметил оператор, не пропустивший всю сцену, и развел руками. Он закурил и, лениво выпуская дымок, долго смотрел вслед кавалькаде, и Илья опять подумал о Франсуа, вспомнил давнишнюю картинку. В глазах его встала московская ночь, луна, словно потертая монета, подвешенная на серебряной нитке, луковица церковного купола, влажный запах весны.

Выглянуло солнце и немного скрасило пейзаж. Лучи его пробежались по равнине, наспех ощупывая выгоревшую траву. Илье делать было нечего, и он зашагал в направлении аула, надеясь купить что-нибудь съестное. Пустой базарчик торговал китайским печеньем и фруктовой водой ядовитого цвета. В растерянности Илья оглядывал пустые торговые столы.

«И на эти бумажки я променял свою жизнь?» – вдруг подумал он, с удивлением глядя на свою ладонь.

* * *

Поселка сзади уже не было видно, а съемочную площадку впереди закрывала складка степи. Он остановился: волнистая степь облегала его, и тут же атавистический страх перед нею толкнул его изнутри. Вот сейчас выскочат всадники, возьмут его на аркан, надрежут пятки, насуют в раны конского волоса, и он повиснет между выжженным бесконечным небом и изнемогающей от жажды землей, стараясь в узорах чужого языка угадать свою судьбу. Словно откликаясь на его мысли, впереди показался человек. Они не спеша шли навстречу друг другу и сошлись наконец у груды камней, еще хранящей очертания не то кургана, не то пирамиды. Илья узнал художника, с которым, впрочем, еще не был знаком.

– Ты смотри, лежат! – радостно воскликнул тот и бросился к кургану, увлекая за собой Илью. – Лежат наши камушки! Это, если видели, от Тамерлана остались. Полтора года пролежали. Тоже такой ролик был. Hу, когда воины отправляются в поход и каждый оставляет камень, а когда возвращается, то забирает.

– По-моему, да, – решил Илья. – Забавные вы истории рассказываете.

– Замечательный режиссер, – указал художник глазами в сторону ханской юрты, где крутился Худайнатов. – И оператор у нас исключительный – курит только. Hельзя ему курить. У него в прошлом году инсульт случился. Прямо на съемке. С крана упал.

– В тридцать пять лет инсульт? – переспросил Илья и поглядел на оператора с уважением.

Художник, состроив кислую мину, ковырял носком ковбойского сапога камни.

– Были, были люди на Святой Руси, – сказал он, но не пояснил, какое отношение имеют к Святой Руси камни азиатских воинов. – А нам свободы захотелось. А потом нахапали и лозунг бросили: спасайся, кто может. И куда несется теперь наш корабль, на какие скалы, один Бог только и знает.

– Вас, простите, как зовут?

– Валера, – назвался художник таким упавшим голосом, как будто фонема его собственного имени низводила в пропасть безнадежности, ввергала в бездну низости все те слова, которые он только что произнес.

– Вот уж, честно говоря, – неожиданно вырвалось у Ильи, – от вас не ожидал таких слов.

– Почему это? – добродушно спросил Валера. – Потому что на мне техасские сапоги? И волосы в косичку забраны? Все мы одним миром мазаны. Явится вот такой Чингиз – и пойдем как миленькие под знамена. Hу, которые побогаче, те, конечно, успеют слинять. А остальные – будьте покойны. И баррикад возводить никто больше не станет. Все – под знамена. «Каких штандартов тень падет на лоб холодный, раздробленный кувалдою смычка», – с шутливой театральностью продекламировал он.

– Ради чего только?

– Ради чего? – удивился художник. – Да мало ли химер на свете? Бог Отец, Бог Сын, кто кому единосущен... Это так кумушки наши весь прошлый век родством считались... Великая и неделимая – сюда же относится, кстати.

– Вы сами себе противоречите, – заметил Илья.

– Может быть, – согласился художник, но тут же пояснил: – Все вокруг противоречиво, вот и я противоречу. Да все на самом деле очень просто, – сказал он, помолчав. – Просто есть люди достойные, а есть недостойные. Одни воруют, другие – нет. Одни так решают, а другие – эдак. Помните, как это у Высоцкого: «Мы выбираем деревянные костюмы – люди, люди...»

Не сговариваясь, они медленно пошли обратно.

– Это о страстных временах сказано. А нынче время не то. Одни воруют, а другие на ворованное живут, – сказал Илья и глянул мельком на съемочную площадку, где суетился Тимофей. – Раньше существовали на свете вещи более драгоценные, чем жизнь, а сейчас таких вещей нет. И время это было не так давно.