Крепости неодолимые

Но вернемся на Куликово поле. С последними напутственными словами не оборвалась незримая нить, связывавшая Троицкую обитель с всероссийской ратью. Когда уже были расставлены полки, определены задачи военачальникам, совершена молитва и Дмитрий Иванович «сбросил с себя одежду царскую и в другую оделся», прискакал гонец от преподобного Сергия. Как рассчитал время старец, находившийся за многие версты от Дона, чтобы посланец прибыл именно в этот момент, осталось неизвестным, но, очевидно, особое чувство подсказало ему, что решающее столкновение произойдет в день рождества Богородицы и после полудня.

В послании говорилось: «Великому князю и всем русским князьям, и всему православному войску мир и благословение!» С грамотой гонец передал Дмитрию Ивановичу «хлебец пречистого богородица» — просфору. Великий князь расцеловал гонца и съел хлебец, затем простер руки к небу, «вскричал громогласно: «О великое имя всесвятой троицы, о пресвятая госпожа Богородица, помоги нам молитвами той обители и преподобного игумена Сергия; Христос боже, помилуй и спаси души наши!»

Великий князь и предводитель воинства российского произнес эти слова в одежде простого воина, тем самым восстанавливая через сто сорок лет связь времен, уходившую к его прадеду Александру Невскому. В этом шаге, который вызвал недоумение приближенных, отчетливо видна твердая уверенность в помощниках, и уж ни в коей мере он не свидетельствует о намерении Дмитрия Ивановича избежать ответственности за исход сражения. Но вот от следующего шага — первым ринуться в бой — великого князя пришлось удержать едва ли не силком.

«Ежели тебя одного погубим, — увещевали Дмитрия Ивановича воеводы, — то от кого нам и ждать, что по нам поминание устроит? Если все спасемся, а тебя одного оставим, то какой нам успех? И будем как стадо овечье, не имеющее пастыря… Тебе, государь, следует себя спасти, да и нас». Настойчивость просьб возымела воздействие.

Между тем татарский богатырь, названный в одном из вариантов «Сказания о Мамаевом побоище» Темир-мурзой (или Гаврул), огромный и широкий в плечах, «перед всеми доблестью похваляясь, видом подобен древнему Голиафу: пяти сажен высота его, трех сажен ширина его». На современном языке рост татарина был около восьми метров, а объем достигал пяти метров. Через несколько веков Челубей превратится в Идолище и будет иметь соответствующий вид. «Трею сажень высота его» а дву сажень ширина его, между плеч у него сажень мужа доброго, а глава его, аки пивной котел, а между ушей у него стрела мерная, а между очи у него, аки питии чары, а конь под ним, аки гора велия». Простим писавшему явное преувеличение и согласимся в главном: на поединок с ним мог отважиться далеко не каждый. Об этом говорят и такие строки: «…Никто не смел против него выйти, и каждый говорил соседу, чтобы тот вышел, и никто не шел».

И здесь перед великим князем выступил Пересвет. Как же описывают летописцы монаха? «Этот Пересвет, когда еще был в миру, был славный богатырь, имел он великую силу и крепость, и превосходил всех своим ростом и дородством, и прекрасно разбирался в военном деле и искусстве». Итак, вовсе не старик, а опытный воин и физически сильный человек принял вызов наглеца.

— Отцы и братья, простите меня, грешного! — обратился он с поклоном ко всей рати. — Брат мой, Андрей Ослябя, моли бога за меня! Чаду моему Якову — мир и благословение. Игумен Сергий, помоги мне молитвою.

Мы вновь в недоумении: Яков, которого сам Ослябя именует своим сыном (погиб в сражении), оказывается чадом Пересвета, да и само обращение к Андрею Ослябе говорит скорее о духовном родстве, нежели о кровном. В летописях есть еще упоминание о человеке, носившем фамилию Ослябя. Звали его Григорий, и он погиб вместе с князьями белозерскими и их свитой, которые «отважно бились и друг за друга умерли». Может быть, это и есть подлинный родной брат самого Андрея?

Завидя Пересвета, Темир-мурза (назовем его так) бросился ему навстречу. Русское войско тяжело вздохнуло, и по слышались возгласы: «Боже, помоги рабу своему!» Для того чтобы съехаться с «печенегом», Пересвету понадобились считанные мгновенья. Что пронеслось в памяти богатыря? Может быть, светлый лик матери, удивительная по красоте отчина, которую поглотил дым пожаров, страдания человеческие? Может быть, предстало пред ним старческое, изрезанное морщинами лицо того, кто отправлял его на бой, твердо зная, что он не дрогнет? То мгновенье, казалось, сконцентрировало все: и боль людскую, и горечь за поруганное Отечество, и ненависть к разрушителям веры. «И ударились они крепко, так громко и сильно, что земля содрогнулась, а оба они замертво упали на землю и тут приняли конец; так же и кони их погибли вместе с ними».

Много позже появятся десятки миниатюр и картин, изображавших поединок Пересвета с татарином, на некоторых из них он лежит мертвый, подмяв под себя поверженного врага, а перстами указывает на татарскую рать.