Крепостная Россия

Дворянские и либерально-буржуазные историки, занимавшиеся изучением реформы 1861 г., создали легенду об «умиротворенном» русском крестьянине. Они доказывали, что в период подготовки этой реформы крестьяне будто бы прекратили всякую борьбу против помещиков и с великим упованием возложили все свои надежды на царя. Так, профессор Санкт-Петербургского политехнического института И.И. Иванюков в книге «Падение крепостного права в России» писал: «Водворившееся с этого момента (после опубликования первых царских рескриптов. – М. Ш.) вдруг и повсеместно и не нарушавшееся вплоть до объявления манифеста 19 февраля 1861 г. спокойствие народа, поистине цивическое, поразило всех и причинило немалую досаду врагам реформы. В этом спокойствии выразилась вера народа в царское слово»[412].

Иванюкову вторил другой либерально-буржуазный историк Г.А. Джаншиев. В работе «Эпоха великих реформ» он заявлял, что крепостные крестьяне и дворовые люди, почуяв близость и неотвратимость реформы, якобы «подтянулись напоследях» и «терпеливо выносили последние обиды и жестокости», наносимые им помещиками. «Редко когда в истории можно встретить картину, – восторгался Джаншиев, – равную по силе и назидательности этой грандиозной картине 23-миллионного народа, в сосредоточенном безмолвии словно по предварительному уговору ждущего свободы и, несмотря на трехвековое бесправное положение свое, не утратившего еще веры в силу права и торжество правды»[413].

Всячески обходи и замалчивая многочисленные случаи крестьянских волнений, дворянско-буржуазные историки в то же время непомерно раздували и преувеличивали борьбу между крепостниками и либералами.

Однако факты говорят о другом, ведь как крепостники, так и либералы являлись помещиками и, естественно, помещичьи интересы были им одинаково дороги. Никто из них без крайней необходимости не хотел жертвовать собственными выгодами. Они расходились друг с прутом только по вопросам второстепенного порядка, а именно: в какой форме и в каком размере необходимо пойти на уступки назревшим потребностям времени. Во всем остальном разница между либералами и крепостниками почти стирается. Как первые, так и вторые объективно защищали прусский путь развития капитализма в сельском хозяйстве, путь, при котором помещичьи имения медленно перерастают в буржуазные, юнкерские экономии за счет разорения и кабалы основных масс крестьянства, путь, при котором сохраняются многочисленные остатки крепостничества.

Во время подготовки реформы 1861 г. основная линия борьбы проходила не между либералами и крепостниками, как утверждала дворянско-буржуазная историография, а между классом помещиков в целом, с одной стороны, и крестьянскими массами, с другой.

Крестьяне не принимали непосредственного участия в подготовке реформы. Они были совершенно отстранены от решения животрепещущих для них вопросов. Все дело, связанное с их освобождением, правительство передало исключительно в руки дворян и чиновников. Крестьяне не имели возможности даже со стороны следить за ходом подготовки реформы. Ввиду своей почти поголовной неграмотности и той ничтожной гласности, которая была допущена царизмом, они не знали достоверно, что делалось в губернских Комитетах п в Редакционных Комиссиях. Но крестьяне на собственной спине ощущали, какой чудовищный грабеж против них замышляли помещики и с новой силой поднимались на борьбу.

Опубликование рескриптов еще больше усилило нетерпение крестьян, обострило до предела их жажду освобождения от крепостного рабства. С конца 1857 г. в Петербург стали поступать многочисленные донесения с мест, что крепостные крестьяне изо дня на день ждут объявления воли. 1 января 1858 г. церкви повсеместно были заполнены крестьянами, надеявшимися услышать чтение манифеста об отмене крепостного права. Кое-где народ начал поговаривать, что «вольность уже объявлена, но только паны спрятали указ»[414].

С первых же дней подготовки реформы крестьяне поднялись на борьбу за «чистую волю», под которой они понимали безусловное освобождение их от барщины и постылой власти помещиков. При этом многие из них были уверены, что вся поместная земля останется за миром. «Мы господские, а земля наша», – так издавна говорили крестьяне. В архивном фонде III отделения сохранилось секретное донесение штаб-офицера корпуса жандармов из Воронежа, датированное 122 декабря 1857 г. «Между простым народом…, – сообщал жандарм князю Долгорукову, – почти повсеместно распространено убеждение, что с нового 1858 г. помещичьи крестьяне будут вольными, и что им будет отдана в собственность земля. Относительно последней крестьяне заходят так далеко в своем заблуждении, что уверены в поступлении в их владение даже собственно господской земли, со всеми угодьями. Убеждение это не имеет никакого определенного источника и образовалось из слепой, бессмысленной молвы; но оно так сильно между крестьянами, что входит в их соображения в домашних расчетах и сделках. Многие дела их откладываются до нового года и предполагаемого изменения порядка вещей[415].