Крепостной Пушкина 2

Проблемой для финансовой дисциплины этого времени было то, что вы или жмот, а это неприлично, или деньги ваши расходуются не только на вас и вашу семью. В моем понимании, разумеется. Кроме того, существует ещё «модель жизни», уложиться в которую может не всякий вельможа. Всё это обдумывалось мною не раз, но выхода, кроме общих слов вроде «здесь всю консерваторию менять надо», я не видел. А как её менять? Других людей просто нет в наличии. Свою голову всем не поставишь. Вы ведь не только шляетесь по чужим обедам, вы сами устраиваете балы и прочую радость. Когда-то читал, что в крепостное время границей богатства была «тысяча душ». Даже произведение было с таким названием, что-то там про мораль. Ха-ха! О морали не знаю, но тысяча душ здесь совсем не богатство, разве его нижняя граница. Вернее сказать так: имея тысячу душ крепостных мужиков, вы сможете жить на широкую ногу в Санкт-Петербурге, как богач, ровно до того времени как разоритесь. Эти души дадут вам пять или семь тысяч оброку серебром в год, при барщине десять или даже двенадцать тысяч. Хватит ли вам? Если хотите быть не только званным гостем, но и хлебосольным хозяином, то нет. Не хватит. Вам придётся закладывать души в Опекунский совет, по сотне-две в год. Потом перезакладывать. Потом выдумывать что-то ещё, продавать лес или дворовых, но итог один. Разорение лет через десять. За это время вы должны успеть подумать о будущем. Получить должность и набрать взяток (но как не растратить их немедленно?), увеличить состояние за счёт какого-либо брака, выиграть миллион в карты, стать фаворитом императора и осуществить всё разом.

Пушкин был добр и порывист. Личное благополучие вселяло в него желание быть благодетелем для всех кто в нем нуждался, и это входило в определённое противоречие с моими взглядами на жизнь.

Зайдя проведать своего работодателя, как он идёт на поправку, я застал там его отца, Сергея Львовича. Этот благороднейший человек сидел в кресле у кровати сына и заливался слезами.

— Я несчастнейший человек, — всхлипывал он, — несчастнейший из людей.

Мне показалось, что кто-то умер. Оказалось, что закончились деньги. Как же я сразу не сообразил? Достойнейший вельможа не замечал моего присутствия, но отчего-то изменил родному французскому и плакался по-русски. Удивительно, правда? Вот что значит «деньги закончились». Не так закончились, как бывает, когда их больше нет, а так, когда уже никто не даёт в долг. Александр выглядел очень смущённо, совсем недавно он попросил отослать родителям двадцать тысяч ассигнациями и приблизительно на столько же оплатил векселей.

— Каков размер несчастья? — спросил я его, когда родитель удалился в гостиную.

— Тридцать. — буркнул поэт и вопросительно взглянул на меня, словно говоря, что здесь он точно не виноват.

— Тридцать?! Но ведь…

— Знаю, Степан, знаю. Но что здесь можно поделать? Отец устроил ужин с друзьями и проигрался немножко.

Где-то я всё это уже слышал. В пословице о яблоне и яблочке, не иначе.

— Хотя бы не сто, Александр Сергеевич. — только и нашёл что сказать. Мне показалось, или Пушкин покраснел?

Дворянская кутерьма — вот как я это называл. На что уходили деньги? На участие в жизни, как они её понимали. На одежду, дорогую и разнообразную, на выезд, на подарки, на дом. На помощь друзьям и родне, что нередко превращалось в прямое содержание, на игры, театры, увеселения. Рассчитать предполагаемый расход оказывалось абсолютно невозможно, если угадать сам факт появления всё новых трат мог любой, то вот с их размером возникала сложность. Разве можно заранее знать какая шлея попадёт под хвост благородному человеку?

Взять самое, казалось, безобидное — театр. Подумаешь, билет рубль. Но к тому рублю легко могло присоединиться ещё двадцать на букеты актрисам. А к букету перстень за сто целковых, для особо талантливой служительницы Мельпомены. А к нему ящик шампанского за кулисами. А к нему… ох.

Любое посещение чего угодно запросто оборачивалось каким-нибудь странным пари, даже не вашим, а приятеля, за которого вы получились, но у него нет средств, например. Или очередной благотворительный аукцион в пользу «жертв пожара», хотя правильнее было бы говорить «погрома», но так казалось более трогательно. Нельзя не положить лишнюю тысячу, правда, Александр Сергеевич? У вас ведь денег куры дохнут от обжорства.