Крепостной Пушкина (СИ)

Как человек, строгий не только к другим, временами он назначал сроки, по достижению которых требовал от себя стать достаточно «приятным», уподобиться всем этим дамам и господам, что были «приятны» в отношении него. Они не обращали внимания на чужие, то есть его, Никитенко, оплошности, дружно помогали сглаживать допускаемые им неловкости, внимательно выслушивали и доброжелательно поддерживали. Обидно было то, что всё это не стоило им ни малейших усилий, большинство не то что не догадывалось, но и не задумывалось вовсе, что этот «мужик во фраке» оттого несчастен.

Нынешний вечер выходил у него особенно неудачно. Во-первых, было непривычно много людей «в чинах», даже для столь известного салона Долли Фикельмон, а инстинктивный страх перед чинами слишком глубоко въелся в его натуру — с самого крестьянского детства. Времена изменились, мальчик вырос, но сам отлично знал, что любой новоиспечённый корнет или прапорщик чувствует себя более вольно перед самим государем, чем он перед любым офицером, тем же корнетом или прапорщиком. Страх подавленный, спрятанный глубоко, но от этого не менее сильно ранящий самолюбие.

Во-вторых, отсутствовала сама Долли. Это был первый случай на его памяти, когда хозяйка покинула гостей более чем на час — и те немножко пошли вразнос. Нет, всё оставалось прилично, но наличие хозяйской руки, взгляда и голоса — непременных атрибутов любого званого вечера — считалось всё-таки обязательным. Кто-то засмеялся громче, чем следовало, другой отпустил каламбур капельку менее тонкий, чем стоило, третий... Никитенко встал у стены и ругал себя за то, что пришёл и не может теперь уйти.

Все обсуждения крутились вокруг одного — сгоревшего императорского дворца, и можно было поспорить, что эта тема останется основной не менее чем на ближайший месяц.

Одни вздыхали о несчастье, другие намекали, что несчастье одного быть может счастьем для другого, третьи уже не намекали, а говорили прямо, что следует искать след, четвёртые усмехались, ищите, мол, а нам и так всё известно, а что известно — не скажем, пятые уже недобро поглядывали на четвёртых, и неизвестно, как далеко всё могло бы зайти, не вернись наконец Долли.

Всё сразу стихло, и более двух десятков пар глаз с любопытством заметили, что вернулась она не одна.

— Ах, господа, простите меня, простите, но все вы не откажете в понимании, когда позволите мне объясниться, — Долли оставила своего спутника и пролетела, словно порхая, по салону, успевая одарить улыбкой каждого, и заняла своё привычное место.

— Вот, знакомьтесь! — объявила она. — Это Степан.

Тишина была ей ответом. Гости подозревали некую выходку, но не спешили с выводами и ждали пояснений.

— Вы не поверите, господа, кого вы видите перед собой! Это...

— Здрасте, здрасте, люди добрые, — пророкотал мужик с малахаем в руке, представленный Степаном, — вечер в хату, так сказать. Простите, само выскочило.

— Вечер в хату? — переспросил Вяземский. — Это народное выражение?

— Да, да! — подхватила Долли. — Степан и есть представитель народа. Представьте себе — он управляющий имения Пушкиных, — после чего победно оглядела собрание, будто сказала: «Вот Карл Великий».

— Простите, графиня, — смущённо заметил Оболенский, немолодой уже повеса и ценитель красивого слога, как он сам себя рекомендовал, — должно быть, это ещё не всё?

— Ах, ну конечно не всё, — повела плечом Долли на столь очевидное, — ещё он кулачный боец, знаком с государем, миллионер и поэт!

— Гм.

— Вы чем-то смущены, генерал? — Долли наградила одного из военных взглядом «вас пригласили ради эполет, не затеняйте же их блеска».

— Не то чтобы смущён, ваша светлость, но ваш напор напоминает мне юность. Военную юность, я имею в виду. Когда нам доводилось брать крепости.

— Ах, ваши каламбуры слишком сложны для меня. Иногда я радуюсь, что родилась слабой женщиной, а не Наполеоном, иначе пришлось бы палить из всех орудий, чтобы сделать вам приятное.

— Быть может, гость прочтёт свои стихи. Ничто так не сближает людей, как добрая рифма, — Вяземский решил прийти на помощь хозяйке, вполне доверяясь её вкусу и желая поскорее вернуть вечер в привычное русло.

— Пусть, — улыбнулась Долли. — Степан, прочти что-нибудь из того, что читал... эээ... несколько раньше.

«Как будто я помню, что читал, — подумал Степан, — несколько раньше я был несколько пьян вашими стараниями, графиня. И сейчас голова трещит. Какие ещё стихи?»

Но вслух произнёс другое:

— Мне бы водки стаканчик. Лучше два. Тогда будут стихи.

В салонах никогда не кормили, не допуская смешения пищи духовной с телесной и предлагая лишь чай и кофе с печеньем, но у хорошей хозяйки найдётся всё, а потому минуту спустя перед не отошедшим от выпитого накануне Степаном возник невозмутимый лакей с тремя стаканчиками водки и блюдом солёных огурцов на подносе.

Общество было вынуждено насладиться зрелищем разом подобревшего мужика — который употребил стаканчик, крякнул, закрыл лицо малахаем, издал через него сильный утробный звук и объявил, что после первой не закусывает.