Крепостной шпион

Никогда ещё с полковником не было ничего подобного. Опытный боевой офицер, гуляка, он давно уже перестал вести счёт погибшим от его шпаги на дуэлях. И уж тем более вообще не учитывал убитого в открытом бою неприятеля. Он давно уж выбросил, запутавшись, огромный свой донжуанский список, презирая женщин и не находя в них ничего кроме краткого удовольствия, возможного между очередной дракой и тёплой дружеской беседой за стаканчиком пунша и картами. И вот теперь, он, как безусый юнец, стоял неподвижно и на коленях возле женского ложа, и с замиранием сердца смотрел на бескровное лицо раненой. В любую минуту в спальню могли выйти.

«Позор. Я сошёл с ума, это наваждение, — думал он. — Наваждение. Нужно встряхнуться и встать».

Но Генрих Пашкевич не мог даже шевельнуться. Его будто сковало тяжёлым, но сладостным сном. Спустя большой промежуток времени он увидел, что глаза женщины открыты. Анна Владиславовна смотрела в потолок.

   — Вы очнулись? — осторожно спросил Генрих.

Никакого ответа. Глаза сомкнулись и очень нескоро открылись вновь.

   — Уйдите, — наконец, попросила женщина. — Прошу Вас, уйдите. Оставьте меня одну.

Ей пришлось приподнять голову и заглянуть в лицо полковника. Генрих поднялся и вышел на негнущихся ногах.

Анна Владиславовна услышала, как он медленно спускается по лестнице. По мере того, как удалялись его шаги, Анна ощущала всё возрастающую потребность вернуть этого человека, крикнуть, позвать и когда откроется дверь… С трудом она остановила в себе этот крик.

Анна Владиславовна лежала на постели с закрытыми глазами. С грустью она перебирала в памяти картину за картиной, припоминая события, происшедшие год назад. Воспоминания были на удивление ясными и яркими. Усадьба негодяя Бурсы, смерть Трипольского на Большой Новгородской дороге. Андрей остался там, выпрыгнув из саней, чтобы задержать преследователей. Она слышала выстрелы и хорошо представляла себе нрав негодяя Ивана Бурсы, чтобы оставались какие-то сомнения — Трипольского больше нет в живых. Он отдал свою жизнь за то, чтобы она смогла бежать.

Следующее воспоминание было немного размыто. Опасаясь за здоровье Аглаи, после многих дней, проведённых на стуле в оковах, девушка была совсем слаба. Они свернули с дороги и остались в маленьком провинциальном городке. Хорошо, сундук с платьями был в санях, нашлось во что переодеться.

Что произошло там Анна Владиславовна припомнить как следует не смогла. Был какой-то приём, какой-то гусарский полк. Краткое это воспоминание против логики смешивалось с иными, более ранними картинами. Оно было прощальным, оно было последним всплеском, мелькнувшей и оставшейся позади её светской жизни в Петербурге. Всё те же ломберные столы, шампанское, комплименты, какая-то глупая ссора, смех, музыка, горький запах трубок, дурманом наказывающий из курительной, танцы.

Зато с полной ясностью она восстановила разговор с обессиленной после пытки Аглаей. «Нельзя нам теперь в Петербург, — слабым голосом сказала она. — Нельзя, Анна Владиславовна.

   — А куда же мы денемся?

   — В наше родовое поместье поедем. Туда куда и Андрей ехать хотел. Я выросла в Трипольском, я там всё знаю. Сейчас оно пусто. Деревня дотла в позапрошлом годе сгорела. Дом пустой. Возьмёте бумаги Андрея, оденетесь мужчиной и спрячемся. А когда ребёночек родится, там и подумаем, как дальше быть».

Логики в предложении Аглаи не было почти никакой. Но представив себе, что ей придётся вернуться в дом на Конюшенной, Анна Владиславовна содрогнулась. Как смогла бы объяснить она своё бегство и тайное венчание? Как смогла бы она объяснить Константину Эммануиловичу, чей ребёнок созревает в её чреве?

Спустя неделю они добрались до усадьбы Трипольское. Здесь нашлось всё необходимое для жизни. Нашёлся даже большой книжный шкаф, полностью набитый французскими романами, столь любимыми Анной Владиславовной. А когда подошёл срок Анна родила. Принимала ребёнка сама Аглая. Окрестили мальчика Андреем. По настоянию Анны Аглая стала крёстной матерью ребёнка.

Каждый вечер, укачав младенца, Анна Владиславовна вставала на колени перед иконой и молилась о спасении души раба Божьего Андрея. То же самое в своей комнате в тот же час делала Аглая.

Теперь Анна простила Андрею Трипольскому смерть Василия. А простив, поняла, что вовсе не любила молодого офицера Измайловского полка Василия Макарова, также как никогда не любила рыжего лжеграфа Виктора. Первые месяцы до рождения ребёнка Анна часто плакала по ночам, но потом успокоилась, утвердившись в своём чувстве к уже не живущему человеку.