Крепы

Закрывая глаза, я ясно видела то, что произойдет через какие-то несколько часов. Вот полковник стоит посреди комнаты с телефонной трубкой в руке. Вот полковник заправляет детский водяной пистолет белым порошком. Вот мгновенно осунувшееся лицо Герды Максимовны. Знакомая желтая машина внизу под окном. Полковник садится в военный джип….

«Алан Маркович привез отчет, — думала я. — Зачем понадобилось уничтожать отчет, если он все равно предназначался им? Ну, предположим, Алан мог пойти куда-нибудь в другое место, предположим, они застраховались таким образом… А может быть, просто хотели сбить его с толку и заставить молчать…»

Я заснула, и сон мой был теплым, без сновидений. Утром все совпало — все, что я увидела перед сном, и все, что произошло в квартире. Картинки накладывались одна на другую. Отличие только в том, что будущее в угаданной перспективе было холодным, а когда все произошло на самом деле, каждое действие оказалось наполнено грустью и тревогой. Не знаю, хотела ли я на самом деле чем-то помочь старикам.

Полковник уехал. Мы, как две дуры, уселись со старухой на кухне и какое-то время промолчали. Потом она все-таки решила если не помыть пол, то хотя бы пропылесосить ковры. Она пошла в комнату и размотала провод. Втыкая вилку в розетку, я смотрела на ее затылок — волосы смешно задрались и дрожали. Пока старуха ползала по ковру, я незаметно и бесшумно прошла в кабинет.

Почему я действовала так, а не иначе? Я не могла ясно ответить себе на этот вопрос. Будто мною руководила чужая рука, руководила мягко, но не допуская сопротивления. Я сняла с полки, интуитивно нащупав, книгу — это оказался псалтырь, — раскрыла и положила, развернутый, на середину стола. За стеной гудел пылесос.

Потом я заперлась у себя в комнате и рухнула на постель.

Пылесос за стеною смолк, и я услышала, как старуха прошла в кабинет. Я напряженно вслушивалась, я могла даже уловить шелест страниц и громкое дыхание старухи. Я представила себе, как она перекладывает страницы, и от этого шороха, от этого дыхания ощутила беспокойство. Поднявшись, я быстро прошла по своей маленькой комнате от окна к закрытой двери, потом обратно, опять от окна к двери. Перед глазами, вдруг затуманившимися от слез, замелькали темные, но довольно ясные образы. Я остановилась, присела на постель и, кажется, застонала.

«Взять себя в руки… Не поддаваться!» — сказала себе я.

Я опять ощущала себя перчаткой, которую кто-то огромный натягивает на руку. В голове мутилось, к горлу подступала тошнота.

«Нельзя! Нельзя! — повторяла я себе. — Не поддаваться…»

Когда я очнулась, надо мной стояла Герда Максимовна, в руке старуха держала топор. Лицо мое горело, будто на него накинули прозрачный платок, пропитанный бензином, и вдруг подожгли. И еще в соседней комнате настойчиво звонил телефон.

— Возьмите трубку! — попросила я сквозь зубы. — Пожалуйста!

Старуха подчинилась и вышла. Было слышно, как она говорит с кем-то по телефону. Я с трудом оторвалась от кровати и, хватаясь за стены, прошла в ванную. Открутила краны и посмотрела на себя в зеркало.

Выглядела я ужасно: неприятное, заплывшее гноем лицо, безумный блуждающий взгляд, кожа на шее и ладонях горела и шелушилась. Пальцы почти не гнулись. Я потрогала свою щеку.

— Нет, — прошептала я, пытаясь содрать с себя обжигающую ткань платья. — Нет, не хочу!

Будто тени мелькнули по зеркалу, и я увидела лицо мальчика, знакомый красный пистолет, увидела полковника… Потом из зеркала на меня глянула Антонина.

— Мы должны быть там! — сказал знакомый голос. — Мы должны им помочь.

— Но как я могу попасть туда? — спросила я.

Защищаясь, я швырнула в зеркало пригоршню воды, и карие глаза будто смыло со стекла. Лампы отражались в кафеле, по телу моему текли густые, теплые струйки гноя, а кожа уже перестала гореть. Старуха помогла мне раздеться. Я щелкала зубами от отвращения к самой себе, что-то бормотала, кажется, извинялась.

— Наверное, вам противно? — спрашивала я.

— Ничего особенного! Гадость средней тяжести, — отвечала старуха. — Поверь уж, бывает гораздо хуже!

Она осторожно омывала меня. Губка в ее нежной руке казалось прохладной и приятно пенилась белыми пузырьками. Вода вокруг меня немного окрасилась розовым.

— Звонили с полигона? — спросила я. Старуха кивнула.

Но ничего объяснить я уже не могла. Тело мое рвануло, будто в животе взорвалась маленькая ледяная бомба. Мочалка выпала из руки старухи и плюхнулась в воду. Кажется, я кричала от боли и заглядывала в лицо Герды Максимовны. Потом я увидела собственное тело: оно растворялось в воде, оно было уже совершенно прозрачным, плясал только белый изгибающийся контур в розовой мыльной пене. Я вцепилась в край ванны — я не могла даже крикнуть!

IX