Крепы

Я подписалась одним только именем.

— А теперь, пожалуйста, еще на конверте напишите.

Марта подсунула мне конверт, и я написала под ее диктовку: «Алан, вскрой это письмо сегодня, не раньше пяти часов вечера».

— Вы понимаете, стоит перед дверью и боится, — вкладывая письмо в конверт, сказала она, будто оправдываясь.

В ответ я только пожала плечами. Я устала, мне было все равно.

Стационар

I

Самолет не делал посадки в местном аэропорту, он даже не уменьшал высоты. Серебряная игла в голубом пространстве над городом, пронесшийся гул — вот и весь самолет.

Гул еще звучал. Алан Маркович опустил бинокль: не хотел он больше смотреть на этот город. Третье утро командировки оказалось кошмарным. Руки немного дрожали, здорово стучало в висках. Снизу из ресторана в распахнутое окно все так же лились дурманящие запахи пищи. Они поднимались волнами. Звон ножей, гул, но уже не самолета, а электрической мясорубки, голоса поваров — ни слова не разобрать. На подоконнике, прижатый распахнутой рамой, стоял цветок. Все тот же цветок в узком глиняном горшке, белый и влажный.

В дверь постучали. Вошла горничная в коричневом платье, фартучке и наколке. Не поворачиваясь к ней, он потребовал:

— Уберите цветок. — Он видел ее только краешком глаза. Горничная дернула плечом. — Я не понимаю, — раздраженно сказал он. — Кто здесь ходит по ночам? Вчера я ложился спать — этого не было! — Он указал на цветок пальцем. — Утром проснулся и увидел это на подоконнике. — Горничная снова дернула плечом и постукала, стоя на месте, туфельками. — Ну что вы плечами пожимаете?! Что вы плечами пожимаете?! — Он повернулся. — Я спросил, кто и зачем заходил в мой номер ночью?

Все-таки запахи кухни были как наваждение, подводило желудок. Он крутил в руке бинокль и вопросительно смотрел на горничную.

— Неужели вы ничего не видите? — поинтересовалась она.

— А что я, по-вашему, должен видеть?

— А мы так надеялись, — сказала горничная. Вид у нее был несчастный.

— На что? На что вы надеялись?! — Он повысил голос. — Ну, предположим, вчера вечером я был навеселе и вернулся в гостиницу не совсем в том состоянии… — Алан Маркович ощутил боль в висках. — Извините меня, я действительно чего-то не замечаю…

Горничная поправила свою наколку и вышла. Когда дверь затворилась, он опустился на стул, на этот раз спиной к окну.

«Схожу с ума, — думал он. — Зачем я перед ней извинился? — Он вспомнил происшедшее накануне, и ему стало совсем уже дурно. — И цветок этот опять…»

Почему-то первой в памяти возникла фарфоровая голова: она катилась по черно-синей мощенке, казалось, прямо под ноги; рядом сверкало стекло кафе с идиотской табличкой: «Памятник архитектуры конца двадцатого века».

«Все-таки это был другой самолет, он не делал посадки… Ненавижу! — Алан саданул себя кулаком по колену и почувствовал боль. — Уже третьи сутки непонятно что! Сейчас я мог бы сидеть у себя дома или, как минимум, в самолете!.. Но где — дома? — Солнце лежало на противоположной стене желтым ярким углом и слепило даже в отражении. Всплыло воспоминание о галлюцинации, и он задрожал от ярости. — Меня таскают по городу, показывают богоугодные заведения!.. А потом на десерт угощают сильным галлюциногеном! — Он пощупал нёбо кончиком языка. Сухое. — И этот их сотрудник… как его, Геннадий Виссарионович…»

Чтобы не видеть солнца на стене, он закрыл глаза. И тут же в памяти возникла отчетливая цветная картинка: металлическая коробочка стерилизатора, окурки на полу, отвратительный мокрый жгут на собственной тощей руке и обледенелое стекло, сквозь которое пробиваются искорки фонарей.

— Ну зачем же я так напился? — спросил он себя, потирая одновременно оба виска. — Но как я мог с нею не выпить — бывшая жена все-таки!

Вино было местного производства. Марта объяснила ему, что вино настаивают на тех же цветах.

«Цветы… цветы… цветочная квартира… Боже, как болит голова! Я должен позвонить Арине Шалвовне! Нужно что-то вспомнить… Что-то я позабыл, было вчера что-то еще…»

Громко и продолжительно звонил телефон. Алан, не открывая глаз, протянул руку, нащупал стоящий на столе аппарат, но в последний момент передумал и трубку снимать не стал. Пытаясь справиться со своим состоянием, посмотрел на часы.

«В конце концов, — подумал он, — рабочий день еще не начинался. — Он прищурился, стараясь разглядеть под исцарапанным стеклом черные стрелочки. — Впрочем, уже восемь тридцать. — Телефон продолжал звонить. — А если это Марта?.. Мне нечего ей сказать, она сама виновата!»

Он сидел на стуле спиной к открытому окну, и поднимающееся солнце согревало его затылок. Он уже ненавидел этот город, но еще больше он ненавидел самого себя.