Крещатик № 92 (2021)

это август детка это август
летний день висит на волоске
это Аргус детка это Аргус
где-то от тебя в одном броске

кто они плывущие беспечно
в крышу неба мачты уперев
море как и небо бесконечно
жизнь и смерть в себе преодолев

что за стих несётся над волнами
как гекзаметр ровен и высок
звездопад похожий на цунами
бьётся кровью в выбритый висок

Малия

апельсиновые рощи
Малия зима
жизнь вообще гораздо проще
знаешь ведь сама

видишь церковь на пригорке
солнечная тишь
слышишь кошки кличут в норке
греческую мышь

у дверей висят гранаты
символ чистоты
по морям плывут пираты
это я и ты

Озеро Вулизмени

в городе Ялосе Критское море
яхты качает и рыбку жуёт
странное озеро в центре агоры
до невозможного дна достаёт

там где Афина купалась нагая
и Артемида богиня Луны
стайка рыбёх проплывает такая
над артефактами прошлой войны

греческий русский английский немецкий
перемешались как рыба в воде
на Спиналонгу летят смс-ки
в Ай-Николаосе
как это где

«лицо загорелого фавна…»

лицо загорелого фавна
с улыбкой на левой щеке
к земле пригвождённая дафна
и клок бороды в кулаке

резвятся амуры Эрота
над Критом по небу скользя
стрела догоняет кого-то
и рушится планка нельзя

и вот уже Леда и Лебедь
сливаются в жарком огне
и Греция кружится в небе
в воде на земле на луне

Рустам Мавлиханов

/ г. Салават, Башкортостан /

Сон о настоящей любви

Она не была похожа на Кэмерон Диаз[3].

Вообще не понимаю, почему так её прозвал. Помню, услышал визг тормозов, повернул голову и увидел волшебные испуганные глаза и побелевшие пальцы, вцепившиеся в руль. Ещё успел подумать: «Ух ты! Кэмерон Диаз!»

И всё.

Нет, помню ещё полет: бешеный кульбит, стекло – или небо? – покрывающееся сеткой трещин, пробивающееся сквозь них ослепительное солнце, её темно-русую, ровно подстриженную чёлку, ворона на столбе, его внимательный взгляд. И лёд с прожилками асфальта.

Теперь точно темнота.

Все вокруг называли меня героем. Хотя я никогда не хотел им быть… да что там – боялся им стать. Хвалили. Завалили всю палату цветами и апельсинами. Говорили, что я кого-то там спас, в последний момент вытолкнул с дороги. Детей, что ли? – они пришли, принесли какие-то рисунки с радугами и плюшевую игрушку; пока самый мелкий обсасывал спинку кровати, их мать – или воспитательница? – благодарила, благодарила и разревелась в итоге.

Симпатичная, кстати. Но совсем не Кэмерон.

Ещё приходил какой-то начальник с целой делегацией – замы, телевизионщики. Положил на гипс коробочку с грамотой, что-то бубнил… Я его не слушал – ждал Её. И пытался вспомнить мелодию, что звучала в машине.

Когда смог говорить, первым делом спросил у санитарки тёти Маши – она как раз убирала завядшие цветы:

– А Кэмерон не приходила?

Потом задал тот же вопрос Ане, когда она вытирала меня губкой – жутко стыдно, скажу я вам…

Аня ничего не ответила, только улыбнулась. У неё была красивая улыбка. Вообще мне повезло с медсёстрами. Добрые.

Меня должны были выписать 29 января. А я боялся выйти из палаты – думал, вдруг Она придёт, не застанет меня и исчезнет навсегда. Как же тогда мы найдёмся? Зря я, что ли, на Новый год загадал встретить ту единственную, с которой проведу жизнь?

Меня никто не беспокоил. Ожидалось, что в фойе встретит то ли мэр, то ли начальник из МЧС, но у них на заводе что-то взорвалось, и про меня, к счастью, все забыли. На кровати лежала моя одежда – девчонки её починили, выстирали и выгладили – а я всё сидел в больничной пижаме, прижавшись спиной к раскалённым ребрам батареи, и глядел на дверь.

От цветов пахло душистым сеном. Тени становились всё синее.

В тот день Она так и не пришла. И на следующий. И в воскресенье, 31 января. И тридцать второго…

Во вторник, 33 января, пришёл доктор, что-то спрашивал, махал перед лицом молоточком… Но я его не слышал: я напевал песню – вспомнил! – что звучала в Её машине: