Крещатик № 93 (2021)

Когда я щелкнул пальцами своими,
имея к детским фокусам талант:
из воздуха, в дыму, вернее – в дыме,
как гиацинт – возник официант.

Я съел салат, теперь изволю мяса,
мне средняя прожарка нынче в масть,
чернее, чем футляр от контрабаса,
ночь разевает бархатную пасть.

Люблю мечтать, но дай мне только слово —
не говорить о боге за едой:
моя душа – священная корова,
официант, еще графин с водой.

Во внутрь обращенными глазами —
я вижу отчуждение и слизь:
зачем мы ощетинились пазами
и наши корни – не переплелись.

Мы связаны проклятьем поеданья —
во всех столовых снят переучёт,
ударишь в гонг – погибнет мирозданье
и книга никогда не расцветет.

Я приказал убить официанта —
невинное по сути существо,
не зря я был у алигьери данта
свиньей, и даже встретил рождество.

Для изгнанных всегда милей чужбина,
ну, не всегда, скорее – повезло,
и в ход идут баранина, конина,
бумага, камень, ножницы, стекло.

Мне говорил один непальский гуру:
вселенная – бордель, а не кабак,
тогда, я – член, заправленный в лауру,
и этот член не высунуть никак.ц

* * *

Оставляю вам запах – сирени аршин,
клей обойный, каминную копоть,
с отпечатками пальцев стеклянный кувшин,
и в углу – паутину по локоть.

Оставляю старинный ночной ноутбук,
неглубокую чашку для флешек,
тренажер для сплетения ног или рук,
что-то круглое… грецкий орешек!

Здесь невидимо видео-всяких кассет,
корм для кошек в хрустящих пакетах,
ящик винных бутылок – гарем, полусвет,
четверть слова о бывших поэтах.

Мне в славянской системе двойных полумер —
не видать адмиральского ранга,
милый друг, я тебе оставляю торшер,
а к нему – абажур из ротанга.

Погашённые марки, рекламный буклет,
две открытки с родосским колоссом,
человек – это просто нелепый ответ
на пространство с жилищным вопросом.

Водосток, отправляющий всех к праотцам,
как засохшие щучьи молоки,
в этом смысле еще повезло мертвецам —
больше их не убьют на востоке.

Для кого я оставил путевку на крит —
чье-то рабское имя невнятно
шепчет память моя, крематорий закрыт,
но в египет – пускают обратно.

* * *

Куколка в чукоккалу вернулась,
в гусенницу куколка свернулась,
как свернулось слово «молоко»,
потому, что бабочкой легко —

слишком быть, обслуживая пятна,
мама, забери меня обратно,
буду жить под яблоней и сливой —
страшной, волосатой и счастливой

гусенницей, сонно пламенея
в лабиринте, меж корней корнея,
хорошо, что я не помню зла —
бабочкой ни разу не была.

* * *