Читаем Крещатик № 94 (2021) полностью

Обросший шелушащейся коростой, словно жук хитиновым панцирем, Бызов теперь с удивлением прислушивался к тому, что звучало у него внутри. Теперь там жил не только голод (тот, конечно, никуда не делся, но все ж ослабил свою хватку), но и еще кое-что существенное: в Бызове завелись правильные мысли. И одна из них о том, что голод необходим человеку в жизни. Не как, скажем, деньги или любовь скромному, но бедному юноше, а как розги закоренелому хулигану.

Он думал о том, что счастливого, обеспеченного всем необходимым в жизни человека порой несет черт знает куда, а он и думать об этом не хочет. Некогда ему остановиться, оглядеться, прицениться. Вот и рубит он сплеча, и, поплевывая сквозь зубы, судит о всех и вся, как прокурор. А сам-то уже ничего в этой жизни не понимает, только эксплуатирует ее до изнеможения. Совсем как распаренный в парилке до самоварного блеска мужик, вцепившийся в кружку холодного пива. А тут ему вдруг – голодуха. Ни фуа-гра, ни копченого угря, ни даже свинины по-французски, а только горбушка с солью и кружка с кипятком. И вопит тогда счастливчик: «Кого? Меня?! Это по какому праву?» И наконец переводит взгляд себе под ноги, а там – пропасть, и он на самом уже краю.

А голод – не тетка – уже как наждаком сдирает с его жизни лакировку, а с него самого – шкуру. И приходит в себя наш счастливчик: память возвращается к нему, а с нею – и страх, и сомнения, и стыд. И совестно ему от собственной жизни, и сомневается он в безоблачности своего будущего…

Постепенно, исподволь внешнему Бызову стал открываться внутренний Бызов. И внешний с ужасом взирал на внутреннего, подмечая в нем много чего неприятного, глупого и жалкого, а то и откровенно звериного, чего прежде в себе не предполагал, но что, оказывается, всегда жило в нем, ничем до поры себя не выдавая. Теперь у Бызова во рту всегда был тот, украденный, кусок ветчины, не имевшей вкуса. И с сокрушением понимал Бызов, что по сути он не лучше второго помощника и тех неизвестных, что съели его рыбу и поживились его сухарями. Что голод, как ни сопротивляйся ему, освобождает в человеке, который всегда хочет казаться кем-то другим, подлинного человека – того, который как раз никем казаться не хочет. И потому-то всякий усиленно прячет в себе этого подлинного человека, стыдясь его посконного простодушия и животных наклонностей. И порой всю жизнь носит в себе один жадного несуна, второй жалкого ревнивца, а третий и вовсе мрачного душегуба.

Что же поделать, если таков человек?!

Но однажды тот, что сидит внутри, выходит наружу, и делает из внешне порядочного человека порядочную свинью. Ведь сколько ни прячь себя подлинного от окружающих, а когда тебе наступили на больную мозоль, это подлинное с поросячьим визгом лезет из тебя на всеобщее обозрение.

И это открытие неожиданно успокоило Бызова, поскольку у него не осталось малейших оснований гордиться собой и уж тем более кого-то за что-то осуждать. В Бызове началась капитальная перестройка: из легкого, почти воздушного вещества безотказного рубахи-парня стал складываться полновесный мужик, понимающий главное: чтобы всегда оставаться человеком, надо время от времени страдать. Хотя бы – от зверского голода, который, если знаешь, для чего он тебе ниспослан, не позволяет сделаться зверем.

Правда, и это универсальное средство действует лишь до определенного предела…

<p>Михаил ОКУНЬ</p>

/ Аален /

* * *

Я вижу, как с темной Лиговки

И через Сангальский сад

Застегнутого на все пуговки,

Ведут бедолагу в детсад.

И там, перед манною кашей,

Еще не остывшей вполне,

Расскажет им нянечка Даша

О том, как была на войне.

Звучали ему два аккорда

Из недр ленинградских трущоб.

А нынче он бродит по городу,

Чтоб чувствовать – жив еще.

* * *

Позабуду едва ли…

Переулки молчат.

Вы куда подевали

Моих серых крольчат?

Это небо с овчину,

Сестрорецкий снежок.

Где в ту зиму загинул

Славный пёсик Дружок?

Это белые мухи

Вьются у фонаря.

Время встало на шухер,

И, конечно, не зря.

* * *

Спирты, дистилляты и виски,

Вы главных напитков главней!

А нам на закуску сосиски

Отрадою сумрачных дней.

Он ставит кастрюльку на плитку

И теплый фуфырик – на стол.

А время ползет, как улитка,

Насаживая на кол

Похмельный… Сто лет привыкали,

Да вот не привыкнуть никак.

А где-то чхавери с хинкали,

Кюфта и армянский коньяк.

* * *

Утром дымный ветер упруг,

Подкинуло в койке рано.

Ничего-то не выйдет, друг,

Без гранёного стакана.

Переулочек-переул,

Здесь мы грани содвинем тесно.

Всё равно наш век затонул

В городской трясине местной.

* * *

Где серое до сини

У невских берегов,

Снесли завод «Россия» —

Стоял, и был таков.

У них такая карма…

Подумаешь, века! —

И снесены казармы

Лейб-гвардии полка.

Снесут еще немало,

Ликуя и губя.

Жаль, время не настало,

Когда снесут себя.

* * *

Сериал слезит пенсионера —

женщина садится на пять лет…

Зло уже совсем офонарело,

хоть кому подбросит пистолет.

Но, однако, шапка не по Сеньке

олигарху – вот кто убивал!

Наша правда!

Обождем маленько,

завтра будет новый сериал.

* * *

В стране, где не проскочит мышь,

где виноват любой,

кого, братишка, удивишь

трагической судьбой?

Страна рабов, страна господ,

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное