Крещение

— Девкин, подхарчись. Подхарчись, Девкин!

Распаленную цигарку взял подносчик и так затянулся, что тонкие щеки глубоко запали.
Командир батареи, капитан, у которого в мятых петлицах были пришиты самодельные, из жести, шпалы, совсем не обрадовался генералу, а докладывая о батарее, сбился, держа правую руку у виска.

— Жгут они наши тапки, — сказал генерал. — В чем дело?

— Да уж жгут. Два сорок. Огонь!

— А вы как, ведь полезут?! — это было главное, что хотел узнать генерал от артиллеристов.

— Ближе подойдут — влепим, товарищ генерал. А на удалении не та оптика. И скорость снаряда… Три сорок два. Огонь!

— А как настроение?

— Два ноль-ноль. Нелетная погода — живем пока.

Уходя с позиции, генерал слышал бодрящийся голос раненого солдата, по-своему выговаривавшего звук «в»:

— По дешевке отоварю, каширинцы.

«И ни единого бодрого словечка, — думал Березов, влезая в броневик. — Как это он сказал тогда на Елецком аэродроме, этот Заварухин? А ведь дельное сказал. Дельное, черт возьми: «Я иногда сознаю себя так, будто я — это и есть вся людская масса. И не просто частица, крупиночка, нет, а цельное со всеми, нерасторжимое. И понимаю, и чувствую всех как себя, как одного человека».
В полосе наступления морской пехоты Березов приказал водителю повернуть к горевшему танку. Броневик, подпрыгивая на взрывных выбросах и воронках, помчался по открытому месту. На изорванной земле, в сизых и фосфорно-желтых налетах гари валялись убитые в черных поверх сапог брюках и в обычных армейских гимнастерках под блестящими флотскими ремнями. Вокруг были рассыпаны патроны, растребушены вещевые мешки с письмами домашних и махоркой.
Сейчас на эту сторону дороги немецкие снаряды падали редко, и Березов подъехал к самым тополям — их искалеченные стволы источали с детства знакомую горечь, а жесткие, в зазубринах, листья с белой изнанкой по-живому еще звенели на сбитых ветвях.
В мелкой канаве сидели командиры из морской бригады и, когда подошел генерал, стали указывать ему в сторону немцев: от леса навстречу нашей пехоте и танкам шли немецкие приземистые и квадратные танки, которые, казалось, гребут под себя своими широко поставленными гусеницами всю землю до самой маленькой былинки.

— Цепи не отводить! — спокойно сказал Березов и, случайно наткнувшись рукой на расстегнутый ворот гимнастерки, спокойными пальцами застегнул его. — Цени не отводить!

— Теперь и поздно, — отозвался кто-то из командиров.