Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов»

— Так… Случайно. Зацепил вытяжное кольцо, он и распустился… Так что прыгай, лейтенант…

Пламя уже плясало на крыле, рвалось к кабине пилота — СО2 кончился. Надо перекрыть доступ бензина. Вот так. И перекачать топливо из правой группы в левую… Не терять скорость… Вот так… Увеличить крен. Падает высота — ну и пусть… Это даже лучше: возможно, успеем сесть до того, как огонь прошьет противопожарную перегородку и доберется до баков. Место внизу сравнительно ровное. Кажется, пшеница… Факел получится грандиозный…

— Прыгай, лейтенант, тебе на роду долго жить выпало, — вдруг прервал его мысли Петровский.

— Помолчи. Как-нибудь сам решу.

А пламя вдруг пугливо затрепыхало, сорвалось с крыла. Из-под капота высунулись еще несколько язычков, лизнули обшивку и пропали.

«Ура!» — мысленно закричал обрадованный летчик. Теперь жить можно. Правда, левый мотор тоже на пределе возможностей, тянет еле-еле, но это уже не пожар, можно потихоньку снижаться. Есть надежда сесть благополучно. Надо только подыскать подходящую площадку, не пшеничное поле.

Справа, почти по курсу, бежит грунтовая дорога. Не асфальтированная, но так накатанная, что блестит, как асфальт.

Александр довернул бомбардировщик вправо, вдоль дороги, и, прибрав обороты левого, повел самолет на посадку. В поле зрения попали широкие плечи капитана Петровского, чепчиком торчащий на его затылке шлемофон Вани Серебряного.

Дорога побежала навстречу быстрее и быстрее — земля приближалась, — Александр до отказа затянул сектор газа и выключил зажигание. Гул смолк. Лишь шум вращающихся винтов да встречный поток ветра утверждали, что машина жива и готова выполнить последнюю волю человека. Горизонт пошел под нос самолета. Летчик добрал штурвал и почувствовал легкий толчок колес о землю. Бомбардировщик чуть подпрыгнул — дорога все-таки была неровная — и побежал, гася скорость. Лишь в конце пробега, будто по желанию летчика, он свернул с дороги и остановился на обочине.

Александр посидел неподвижно с минуту, глядя на плечи Петровского, тоже не торопящегося покинуть машину, отстегнул привязной ремень, открыл колпак. Спустился на землю. Лишь после этого зашевелился и Петровский.

Потом они стояли рядом, не глядя друг другу в глаза. Петровский курил, Александр ждал, когда капитан произнесет суровый приговор. Но Петровский молчал. Глубоко затягивался не очень-то ароматным дымом, медленно выпускал его изо рта и смотрел под ноги в одну точку. Все-таки угрызения совести его мучили. И Александр решил помочь ему.

— Командуйте, капитан. Я в вашем распоряжении.

— Вы — командир, — возразил Петровский. — Я даже не член экипажа.

— Был, капитан, был. Теперь у вас появился еще один повод не доверять мне — вынужденная посадка.

— Не наговаривайте на себя, лейтенант… — Петровский сделал паузу перед тем, как назвать его по фамилии. Интересно, какую он назовет? Капитан помолчал, глядя пристально ему в глаза, как умел он это делать, и опустил фамилию. — Был у меня повод не доверять вам. Был. И вы сами знаете это. Теперь повода этого нет. И не потому, что вы, рискуя собственной жизнью, спасли меня. Нет. Доверять вам мы стали раньше, намного раньше того, как мне удалось узнать всю вашу историю, судьбу вашего отца, о чем было поставлено в известность командование полка.

Все Александр готов был услышать — и что он изменил фамилию, и что утаил свою связь с Ириной, и что Гандыбин разыскивает его, — все, кроме вот этой фразы: «судьбу вашего отца»…

Его будто парализовало, он не мог ни говорить, ни пошевелить рукой. Но вот оцепенение стало отпускать его, и он спросил, не узнавая своего голоса:

— Он жив?

— Да, жив. Освобожден и находится на фронте.

— Где? Вы дадите мне его адрес?

— Да. Только не сейчас, не сегодня.

— Спасибо. — Александр готов был броситься к капитану, к человеку, к которому еще несколько минут назад испытывал неприязнь, каждая черточка, каждый жест которого вызывали раздражение, негодование; теперь все в нем казалось симпатичным, даже нескладная угловатая фигура, несоразмерно крупная голова. Хотелось обнять его, по-дружески стиснуть плечи — Петровский вернул ему не только отца, но и веру в людей.

4

13/VII 1942 г. …Боевой вылет с бомбометанием по мосту через р. Дон…

(Из летной книжки Ф. И. Меньшикова)

Наземный эшелон тронулся в путь вскоре после того, как взлетел последний бомбардировщик. Если бы Рита видела этот последний самолет и знала, что в нем Александр, она бы умерла со страху. Она знала, что у брата самолета нет, что штурман его в госпитале, и надеялась добираться до нового места базирования вместе с ним. Но Александр ушел на аэродром и оттуда не вернулся: то ли улетел с кем-то, то ли… И все же думать, что с ним случилось самое худшее, она не хотела.