Крещение пулей

Швырнув трубку на аппарат, протосинкел облокотился правой рукой на стол, прикрыв рукой лицо. Пару секунд спустя дверь тихонько открылась. Кубийович, не отнимая руки от лица, слегка раздвинул пальцы. В кабинет, держа в руках старинный поднос, нырнула Ганна. Это была молодая дивчина с формами, которым могла бы позавидовать не одна фотомодель. Правда, эти формы были скрыты платьем самого консервативного покроя, но от этого казались только еще более манящими.

– Я принесла панотцу кофе! – улыбнулась уголками рта секретарша и направилась к столу, грациозно покачивая бедрами.

Отец Роман продолжил сидеть в прежней позе. Ганна обошла стол и, остановившись сбоку, поставила на стол протосинкела чашку на блюдце. Запах кофе приятно защекотал ноздри отца Романа, и тот, невольно втянув носом, вздохнул. Ганна отступила и беззвучно поставила поднос на деревянное бюро, после чего легонько коснулась пальцами шеи протосинкела.

– Сделать панотцу массаж? – проговорила она своим низким голосом.

– Не сейчас, Ганна, – не оглядываясь, покачал головой Кубийович. – Мне нужно подумать.

– Как скажет панотец, – секретарша тут же сняла руки с шеи отца Романа.

Взяв с бюро поднос, она направилась на выход. И протосинкел впервые подумал, что от Ганны нужно как-то избавляться. А это означало еще одну проблему…

– Меня нет! – сказал вслед секретарше отец Роман.

– Я поняла, панотче, – кивнула Ганна, на миг остановившись в двери.

Сказано это было со скрытым сарказмом. И отец Роман осознал, что Ганна все прекрасно понимает, так что теперь в приемной будет сидеть не прежняя ласковая кошечка, а разъяренная пума…

– О господи! – невольно вздохнул протосинкел, сжав рукой переносицу.

Единственным светлым пятном в сегодняшнем дне была ароматно пахнущая чашка кофе. При условии, конечно, что Ганна не подсыпала в нее цианистого калия или крысиного яда. Впрочем, насчет этой чашки отец Роман мог быть еще спокоен. Поэтому он тут же потянулся к ней и поднес к носу, прикрыв глаза и блаженно втянув ни с чем не сравнимый запах. В тот самый момент, когда он собрался уже отхлебнуть, селектор снова зажужжал. От мгновенно охватившего его раздражения отец Роман невольно дернулся и пролил кофе.

– Дьявол! – вздохнул он, поспешно ставя чашку на блюдце.

Чертова Ганна унесла поднос вместе с салфеткой, так что протосинкелу пришлось сперва провести по подбородку рукой, а потом уже достать носовой платок. Утершись, он наклонился к селектору и ткнул пальцем в кнопку:

– Я же сказал, что меня нет!

– Я, панотче, сказала об этом судебному викарию трижды. Но он не стал меня слушать и уже входит! – с явным злорадством проговорила Ганна, тут же отключившись.

Одновременно на пороге кабинета протосинкела возник судебный викарий отец Иван Дутчак.

– Отец Иван! – рявкнул было протосинкел, однако тут же осекся.

Викарий дышал так, как будто за ним гналась стая энкавэдистов с собаками. Прикрыв дверь, он оглянулся через плечо и сказал хриплым шепотом:

– Панотче, у меня очень кепская новость. Мушу вам доложить ее незамедлительно!

– Что еще случилось? – напрягся протосинкел, поскольку вид отца Ивана говорил сам за себя.

– Думаю, вы маете взглянуть на это сами, – выдохнул викарий и, быстро приблизившись к столу протосинкела, сперва снова оглянулся и только потом, приоткрыв зажатую в руке папку, извлек из нее и быстро протянул через стол лист бумаги.

Отец Роман одной рукой торопливо отер платком кофе на столешнице, другой рукой взял протянутый лист, после чего прикипел к тексту глазами. На листе, поданном через стол судебным викарием, было заявление в церковный суд, написанное лично Мирославой Смогоржевской. Львов издавна славился своими кофе и шоколадом. А Смогоржевская была его «шоколадной принцессой». Правда, прежде чем стать ею, она была просто подругой одного из самых известных львовских бандитов. Как водится, в конце концов того убили, однако уже на закате бандитской эпохи. Случись это на несколько лет раньше, дружки и конкуренты убитого обобрали бы Мирославу до нитки. Но на тот момент они в большинстве своем уже сами упокоились – кто на знаменитом Лычаковском кладбище, а кто в безымянных лесных могилах. Так что тотальной экспроприации Смогоржевская избежала, хотя, по слухам, и рассталась с немалой частью средств в пользу доблестной львовской милиции. В любом случае оставшейся частью она распорядилась вполне разумно и теперь была владелицей процветающего шоколадного бизнеса.