Крест без любви

Поездка на запад была истинным мучением; иногда они несколько километров ехали на машине, стуча зубами от холода, но большей частью шли пешком по полевым дорогам, а на шоссе со всех сторон вливались все новые и новые потоки беженцев; мороз стоял такой, что даже обжигал. Кто бы мог описать эту картину — плачущих детей, стонущих женщин, страшные лица «покорившихся судьбе»! Казалось, чьей-то рукой на холодном голубом небе кроваво-красной краской было начертано: «Нет мира на земле…»

Наутро следующего дня они, усталые, грязные и полумертвые от холода, оказались на околице маленькой деревушки в самом сердце Германии и услышали, как какой-то мужчина совершенно спокойно и неестественно деловито рассказывал, что город, который они покинули вечером, уже полностью занят русскими, а на западе американцы переправились через Рейн. Корнелия почувствовала, что рука Кристофа, державшая ее руку, стала еще холоднее, и испуганно взглянула на него; в утреннем свете они увидели группу беженцев, только что высаженных из машины; они тщетно пытались достучаться в дома, чтобы хоть немного обогреться. Вещей у Кристофа и Корнелии стало меньше, многое они раздали ночью зябнувшим детям и плачущим матерям, голодным мужчинам и отчаявшимся старикам, через силу тащившимся по ухабистой полевой дороге. «Надо было побольше с собой взять», — сказала Корнелия, протягивая ему книжку, чтобы разжечь костерок на обочине шоссе. Кристоф все время молчал, но старался держаться к ней поближе.

В некоторых домах двери открыли и впустили людей с улицы. Они оставались последними, и Корнелия, дрожа всем телом, повернула к Кристофу замерзшее лицо; он крепко сжал ее плечо и заговорил, впервые за много часов. Услышав его голос, прерывающийся от усталости и тем не менее спокойный и уверенный, она смутно представила себе, какие трудности выпали на долю солдат во время этой войны.

— Мы не можем пойти погреться, — сказал он почти равнодушно, — нам надо идти дальше, ведь американцы уже переправились через Рейн, а мама живет теперь всего в нескольких километрах от Рейна, на этом берегу, я должен, должен ее увидеть… к ней… — И голос отказал ему.

Внезапно он выскочил на середину шоссе и встал на пути приближавшейся на большой скорости машины, которая, испуганно взвизгнув тормозами, все же остановилась прямо перед ним. Корнелия подбежала к нему. Кристоф достал свое предписание и, обратившись к сидевшему в машине офицеру с трусливыми глазами, спокойно произнес: «Вы обязаны меня подвезти — приказ фюрера! Секретное оружие!» Офицер, затравленно глядя на него, при слове «фюрер» чуть ли не вытянулся — сидя! — по стойке «смирно». «Это ваша жена? — сипло спросил он и ткнул дымящейся сигарой в сторону Корнелии. — Садитесь сзади». Они обогнули машину, и Кристоф, смеясь, помог Корнелии перелезть через борт, она устроилась между ящиками и картонными коробками и с улыбкой протянула к нему руки… Но в тот же миг машина дернулась вперед, Кристоф упал, а когда поднял голову, то в предрассветном тумане увидел лишь протянутые к нему руки Корнелии и услышал ее крик — шум машины постепенно затих вдали… Но он все смотрел и смотрел ей вслед, не в силах поверить, он ничему больше не мог поверить… Потом с воплем вцепился пальцами в твердую, замерзшую грязь, точно пытаясь заставить землю поддаться…

Как он ни старался, ему так и не удалось найти Корнелию; он не нашел ее ни в одной деревне, не нашел он ее и на обочинах шоссе, сколько ни расспрашивал и ни искал; она потерялась в этой толпе беженцев, которая становилась все больше…

От горя Кристоф словно онемел; вперед, только вперед, в это мрачное будущее, сквозь слезы и кровь, сквозь грязь и нужду… Один… один… И он уже не верил, что найдет хотя бы мать; не зная, что происходит на самом деле, довольствуясь лишь самыми дикими слухами, он молча тащился вместе со всеми на запад, на бедную свою родину. Один… Иногда кто-нибудь давал ему кусок хлеба, иногда он где-то спал, прикрывшись холодом; он видел, как люди сбивались в кучки, точно загнанные в ловушку, из которой нет выхода; с востока и запада фронты стремительно приближались друг к другу, словно две мрачные стены, а с воздуха дьявольским молотом били бомбежки. Беженцы безнадежно потерялись между двумя железными челюстями войны, и бедная, преданная, чуждая сама себе армия бродила, как призрак, в ужасной неразберихе, вконец запутавшись в сетях идиотских приказов, которые уже никто не мог распутать; но кровавое принуждение и самоубийственная привычка к подчинению кое-как удерживали полу-развалившийся остов от полного крушения.

Спустя какое-то время с запада потянулись только солдаты, гражданские беженцы предпочитали оставаться на месте и, дрожа от страха, выжидать, кто победит в этом состязании, надеясь, что волна наступавших с запада перехлестнет через их головы раньше, чем их настигнет черный вал с востока…